Виталий Каплан - Чужеземец

Это мудрец Игуармиди, поэма «О природе сущего». Давно написано, говорят, чуть ли не старше меня эти стихи… А только я иначе думаю.

— А как? — подался он вперёд. Глаза широко раскрылись, дыхание затаил. Интересно ему.

Мне и самой интересно, да только как знать, верны ли мои догадки? Наставник над ними посмеивался, упрощаешь ты всё, говорил. Но вот ведь не могла я с ним в этом сойтись. Себе верила.

— Бесконечна наша земля, — сказала я. — Во все стороны бесконечна, и нет нигде никакого края. Сколько ни странствуй, пешком ли, верхами ли, а будут перед тобой открываться всё новые и новые пределы. И не хватит никакой жизни — ни смертного человека, ни бессмертного бога, чтобы пройти всю землю. Потому что куда бы ни пришёл ты — а всё одно ляжет путь дальше. И моря встретятся, и океаны, и бескрайними покажутся, но будь у тебя крепкий корабль да времени в избытке, переплывёшь и дальше двинешься.

— А что ж небо? — сейчас же спросил он. Разумный вопрос.

— Ишь, небо ему подавай. О небе я тоже подумала. Вот что вокруг нас? Правильно, воздух. Так он, воздух, и выше, и выше, и так без конца. Будь ты птицей, поднялся бы наверх — и там воздух. И никакой тебе хрустальной сферы, сколь угодно можно подниматься, и всё то же самое будет.

— А как же звёзды, луна? А солнце куда же?

— Вон, глянь в окно, — усмехнулась я. — Видишь, там, высоко, точка тёмная? Это орёл или коршун, отсюда уж и не различить. Движется ли точка?

— Нет, — доложил мальчишка. — Висит себе.

— А меж тем орёл-то летает, да быстрее быстрого. Просто далеко он слишком, вот и кажется, что неподвижен. Так же и звёзды. Мыслю я, что это тоже птицы, только особого рода, никогда не опускающиеся на землю. Вблизи, наверное, мы б ослепли, такую птицу завидев. А издали, то есть снизу — так себе, звёздочки в небе. На самом деле они тоже движутся, только великие дюжины лет наблюдать надо, чтобы движение их различить. Что же до солнца и луны — просто эти птицы к нам ближе, вот и видим мы их большими да яркими.

— Но ведь и солнце, и луна восходят и заходят, — рассудительно заметил Гармай. — Да и звёзды. Ведь коли долго на звезду глядеть, заметишь, что ползёт она по небу.

— И правильно, — кивнула я. — Ибо крутится бесконечное небо вокруг бесконечной земли. А оттого крутится, что разные они стихии — земля да воздух, и есть меж ними влечение. Не как меж людьми или зверями, а попроще. Не могут они быть друг с другом совсем порознь, но и соединиться не могут, ибо разные. Вот и крутятся.

То ли небо вокруг земли, то ли земля вокруг неба, поди разбери.

— А там что, тётушка? — Гармай ткнул обгрызенным пальцем вниз.

— Там пол, который не мешало бы подмести.

— Да приберусь, приберусь, тётушка, но не про то я. Под полом-то земля. И рыть если — всё земля да земля. А если глубже?

— И там земля, — вздохнула я. — Сколь ни рой, всё глина будет, песок да камень.

Вода порой попадётся, а под водой — снова земля. И так без конца.

— Жалко, — помолчав, сказал Гармай. — Я вот подумал, что ежели те жрицы правы, которые насчёт диска в океане, то можно было бы такую ямищу прорыть, чтобы весь земной диск насквозь. И вода бы океанская выплеснулась.

— А зачем? — поинтересовалась я.

— А просто так, — спокойно объяснил мальчишка. — Занятно…

Всё-таки совсем он ещё малой.

Пошла я проведать господина его — и что же застаю? Комната пустая, груда циновок раскидана, факел догорает. Я даже принюхалась — нет, чужих запахов вроде в воздухе не плавает. Может, ночные гости какое хитрое заклятье нам подбросили?

Ох, не верится.

И правильно не верилось. На крыльце обнаружился господин Алан. Сидит, на солнце жмурится, ну чисто кот, молока налакавшийся. Выходит, это когда мы с Гармаем о делах земных да небесных рассуждали, он погулять вылез?

— Ты что? — напустилась я на него. — Тебе вставать не должно, лежать надо тебе.

Чего удумал — на четвёртый день подыматься? Раны-то не зажили, рёбра не срослись…

— Ну так ведь лучше мне, тётушка Саумари, — возразил Алан. — Уже почти и не болит ничего, сколько можно валяться? Сама ведь знаешь, телу поблажки давать нельзя. Иначе оно взбунтует, не ты над ним властвовать будешь, а оно над тобой.

Так что надо мне привыкать к ходьбе. Скоро-то всё равно в путь…

— Можно подумать, тебя кто-то гонит. — Я присела на крыльцо рядом. Крыльцо у меня широкое, места хватило. — Сколь надо, столь и оставайся. Или ты и впрямь решил, будто я с тебя серебро удержу?

— Да понимаю я, ни монетки ты не возьмёшь, — кивнул он. — Всё ведь вижу, не слепой. Мало таких людей, как ты… — И он сказал слова, которые непонятны мне показались. — Сильно опередила ты своё время… Ведьма… Надо же… Совсем не думал такую ведьму встретить…

Слово «ведьма» он слегка протянул и точно прокатал языком — вышло у него «веедь'мма». Только сейчас я поняла, что языком здешним, алгойской речью, говорит он хоть и чисто, но с едва заметной странностью. Хотя чего дивиться — может, он и не с края света, но уж точно издалека. Может, и впрямь из тех земель, до которых за всю жизнь не доедешь, хоть тебе на каждом постоялом дворе конь припасён. С другой стороны, он-то ведь как-то же добрался досюда? И при том пешим…

— Знаешь, тётушка, — сказал он, — мне тоже будет жаль с тобой расставаться. А что делать? Мне эту землю пройти надо, об Истинном Боге людям рассказать. Чтоб ждали… Тут спорить не о чем. Это во-первых. А во-вторых, ты сама мне говорила об опасности. Ночные эти колдуны меня ведь и видели, и слышали. Думаешь, забыли?

У меня на родине присловье есть — держи… гм… мешок шире. Нажалуются наместнику, что подозрительного проповедника у себя держишь, который чужим богам учит. Все тогда пострадаем.

— Не донесут они, — улыбнулась я, показав солнцу вычерненные зубы. — Зачем им доносить? Как тогда с меня великую дюжину докко стрясти? Ежели меня в яму, так и дом, и сбережения, какие найдут — всё в казну. К рукам, конечно, доля прилипнет, так ведь не к тем рукам, не к ихним… Да и нет им интересу меня губить. Коли думают, будто я такая уж сильная колдунья, что совладала с ними, значит, захотят силу мою понять, своей сделать. Значит, и улещать будут, и наместниковой ямой стращать, да только я не из пугливых. А ты вот чего… ежели стражники заявятся или судья городской, по доносу — ты скажи, мол, не помнишь, чего там ночью наговорил. Били, мол, тебя лихие люди по голове, вот и заговариваешься.

— Не выйдет, — повертел головой Алан. Я уже усвоила, что когда он так вертит, это значит «нет». У нас-то пальцем обмахиваются… — Не выйдет. Если напрямую спросят, поклоняюсь ли я Богу Единому, придётся правду сказать. От Бога не отрекаются.

— Ладно, — хмыкнула я, — давай ближе к делу. Во-первых, нельзя тебе уходить сейчас. Слишком слаб ты. Даже если и мула прикупить… Свалишься по дороге, и что тогда? Как тебя твой раб спасать будет? Не в каждой ведь дыре тётушка Саумари сыщется. Ничего тут не поделать, надо до следующего полнолуния обождать.