Виталий Каплан - Чужеземец

И что мне надо было ему ответить? Что не ведьма я, а ловкая притворщица, что никакой силой магической не владею, и потому бесполезно меня просить? Вот так просто взять и срубить под корень деревце, что полжизни меня питает?

Выставить его из дома, безо всяких объяснений? Но ведь жалко — и кузнеца этого, без трёх дней счастливого мужа, и девчонку эту, которую душегубы, небось, попользовав, уже и придушили да выкинули труп лесному зверью. И нельзя такое оставлять без наказания. Если уж ни начальник уездный, ни наместник, ни Хозяин Молний… Если у людей последняя надежда на старую Саумари… Последняя… А коли так, отказывать нельзя, учил же наставник. Ежели с баловством каким к тебе пришли, или с чёрными замыслами — ребёночка в утробе погубить, на соседа порчу навести — этих гони безжалостно. А вот кто с истинной бедой, и некуда уже ему боле пойти — того прими и помоги.

Ох и не хотелось мне в это дело втягиваться! Уже и рот я открыла, чтобы произнести что-то пустое, утешительное — и снова вспомнился мне наставник Гирхан. И то дело в Хиуссе, с трактирной служанкой… Но тогда нас было двое, и наставник-то — не чета мне. Да и я помоложе была.

А с другой стороны — как же этих-то одних оставить, Алана с Гармаем? В самое-то опасное время, когда и ростовщик злобится, и «Синяя Цепь» изощрённую месть готовит…

— Вот что, парень, — грустно сказала я. — Расскажи мне как можно подробнее об этой разбойной стае. Любую мелочь припомни. Обещать я тебе ничего не могу, да если и выйдет, быстрого исхода не жди. Две луны, а то и три. Но ты понимать должен: если уж нет в живых твоей невесты, я с Нижних Полей её не выволоку, такое и богам неподвластно. А вот наказать негодяев, так уж и быть, попробую…

На ночь глядя отправляться не след. Как полагается, с рассветом выйду. Опять же, меньше любопытных глаз. Скрыть мое отсутствие, конечно, немыслимо, но пускай хоть направления не знают. Наверняка кто-то да заметил парня из Ноллагара (я так и не удосужилась поинтересоваться его именем). И немало найдётся тех, кто по виду поймёт, откуда он родом. И что он ко мне ходил, должно быть, на заметку взяли. Не стоит показывать, что я именно туда по северной дороге и направляюсь.

Ноллагар хоть и далеко, но слухами земля полнится.

Оставалось поговорить с Аланом да собраться в путь.

Постояльца своего я нашла молящимся. Был у него, как выяснилось, вырезанный из какого-то незнакомого мне дерева крест, с ладонь величиной, укрепил он его на стене — и, склонив голову, тихо-тихо шептал что-то. Причём стоял, хотя ему рановато лишний раз ноги трудить.

Мальчишка, разумеется, был возле него. С того дня, как я с ним поговорила, он буквально ни на шаг от господина своего не отходил. За исключением, понятно, хозяйственных забот. Боялся расставаться.

Тем лучше. Лучше сразу с обоими поговорить, чем с каждым порознь.

— Извини, что прерываю, — кашлянула я. — Но разговор у меня к тебе, господин Алан, серьёзный да скорый.

Он, плохо скрыв недовольство, повернулся.

— Что такое, тётушка?

— Придётся мне надолго отлучиться из города. Может, на луну, а может, и на две.

Зовут меня к далёкому больному, в северные края. Отказать невозможно, помочь надо почтенному человеку. Но и вас тут одних оставлять боязно…

— А что такого, тётушка? — встрял Гармай. — С хозяйством мы управимся, не сомневайся, и деньги у нас найдутся, еду покупать. И дом обережём в лучшем виде…

Ну ничего себе? Младший позволяет себе перебить речь старшего. Не говоря уж о том, что раб… И что самое безумное в этом — меня совершенно не тянет отвесить ему затрещину. Видать, я с ними двоими и сама всякий ум потеряла.

— Не того боюсь. По хозяйству ты, парень, и впрямь ловок. Да вот господин твой… Алан, — повернулась я к тому, — ты же никак проповедовать своего Бога начнёшь? Не утерпишь ведь? Как бы не кончилось это тем, что, вернувшись, я тут вместо дома груду головешек найду… И вас в яму кинут, и дом пожгут. Посему уже не требую, не грожу, понимаю, что без толку. Просто прошу от сердца — потерпи.

Замкни уста, продержись это время. Как раз к моему возвращению окрепнешь, и пойдёте себе вольными пташками. Но до той поры — молчи.

Гляжу, задумался Алан, голову опустил, глазами пол сверлит, словно там чего интересное есть. А нету ничего, даже пыли — мальчишка с утра подмёл.

— Не знаю, что и сказать тебе, тётушка Саумари, — ответил он наконец. — Пойми, я не могу дать слово, что отмолчусь, если меня напрямую спрашивать станут. Сам, своей охотой, так и бытьразговора не начну. Но сказано в нашем Писании, что каждому, кто о вере нашей спрашивает, должны мы дать прямой и ясный ответ. Одно могу обещать твёрдо — всё сделаю, чтобы не подвести тебя. И о том же Бога Истинного молить буду. Что бы ты о Нём ни думала, Он-то в тебя верит, Он тебя любит и ждёт…

Я и не надеялась на иной ответ. Потому и боязно — словно уходишь из дома, оставляя нараспашку дверь и огонь в очаге.

— А ты, — кивнула я мальчишке, — пойдём со мной.

Отвела я его на чердак, показала, где какие травы. Подробно растолковала, какие отвары делать, как поить ими господина и сколь часто повязки менять. Потом в подвал мы спустились, запалила я факел.

— Вот ещё что сказать тебе хочу, парень. Дорога мне дальняя предстоит, а ты и сам понимаешь, всякое в дороге случиться может. Да и я не первую дюжину на свете живу, мало ли… В общем, если я через две луны не приду, боле не ждите, ступайте себе. Но сперва вон тут, в левом углу, на два локтя раскопай. Горшок тут, а в горшке монеты. Лучше уж вам достанутся, чем невесть кому…

Помолчал Гармай, потом всхлипнул — и вдруг по руке меня погладил.

— Боязно мне за тебя, тётушка, — сказал он хрипло. — Болезнь-то тебе трудную лечить. Управишься ли? Эх, мне бы с тобой пойти, я в таких болезнях тоже кой чего понимаю. И ножом я владею, и топором, и дубинками, длинной да короткой…

Только нельзя мне господина оставлять, за него мне ещё боле боязно. Бог Истинный, конечно, его слушает, да только совсем он к жизни не приспособленный.

А Бог — Он же далеко, не станет же по всякой мелочи помогать.

Ухватила я его свободной рукой за ухо, основательно дёрнула.

— Подслушивал, поганец? Весь мой разговор с кузнецом слушал? Да я шкуру с тебя спущу!

— Подслушивал, тётушка, — с виноватым видом признал он, не делая попытки освободиться. — Прости уж. Сомнение меня взяло. Парень-то крепкий, чисто медведь. И по виду нездешний, не городской. А если нож в рукаве кроет? Если подосланный он? Колдуны те, с посохами которые, они ж не успокоятся, ясен корень. Месть замыслили.

— Ладно, оставлю твою шкуру целой, — я выпустила его ухо. — Но впредь так не делай. Ежели чего, сама за себя постоять могу.

Интересно, а будет ли оно, это «впредь»?