Александр Лайк - Закат империй

— А разве я шумлю? Я восхищаюсь.

— Восхищаться тоже можно сдержанно. Хаге, слушай, от тебя опять несет. Пойди к морю, отмой уже, что там к тебе прилипло!

— Я готов, — сказал Томори, притопывая. — Хотя песок в сапогах все равно есть. Вот ведь дьявол, всю жизнь по свету шляюсь, и в пустынях не раз воевал, и вроде бы научился себя от песка беречь с младых соплей! Но вот этот, который к мокрому голому телу прилипает — какой-то особенно коварный. Никак от него отделаться нельзя. Так что ты говорил? Почему Тигр к нам не пришел бы? Неужто ему не лестно бы было?

— Может, и лестно, — сказал Уртханг. — Но он считает главным делом своей жизни беречь Каэнтора. Я знаю только два места, куда он короля отпускает одного.

— Одно и я знаю, — весело сказал Шольт.

— Нет, вот туда они как раз ходят вдвоем. А без Тигра король ходит в Башню — под личную ответственность Хурсема и дан Сина; и в апартаменты Лайме. Конечно, когда она в Умбрете.

— Значит, упустили мы Тигра. Осмога упустили, если он нам, конечно, был нужен. Кого еще, кто помнит?

— Лениво думать, — сказал Шольт. — О, Хаге вернулся. Пошли в лагерь.

Четверка медленно двинулась на север, прочь от берега.

— Я тут прикинул, вспомнил, наверное, не всех, но получилось немного. Человек двадцать на весь Континент. И большую часть не жалко. Ну, не сложилось, и обойдемся без них. Тигра немножко жалко, нравится он мне. А по-настоящему меня недовольство давит только за одну нашу потерю. Упустили человека, лопухи, то есть я лопух, потому что я же и упустил.

— Это еще кого? — подозрительно спросил Уртханг.

— Был такой парень Даш. Лет восемь назад, что ли. Нет, девять. Появился из какой-то деревушки, неотесанный балбес, ну знаешь, возле вербовщиков часто такие отираются. Ни хрен, ни перец, в руках держать только вилы умеет, и то криво. Потому и ушел из деревни. Нанялся на какую-то летучую халтуру по тридцатнику в месяц — ему тогда это, небось, безумными деньгами казалось. Нанялся, сами понимаете, в мясо — чистый отход, отвлечение для стрелков.

— А, помню, — сказал Уртханг. — Ты рассказывал. Это который с колодцем, а потом в Эркетриссе — да?

— Тот самый. Дай ребятам расскажу. Ну, ушел он, значит, со своими в налет, я про него и забыл. Мало ли сколько мяса приходит, что ж мне, всех помнить? Проходит две недели, возвращается этот отряд, я гляжу — жив мерзавец! И даже прибарахлился там где-то, по виду монет на сто. Клювом явно не щелкал и муками совести особо не терзался. Уже на нем и курточка, пластинами крытая, причем аккуратненькая такая, хозяйская, и меч на боку, и обувка приличная… Повезло парню, думаю. Ну, всяко бывает, но в глаза он мне упал. Когда он в следующую бригадку нанялся — причем уже по семьдесят, заметь! — я даже поинтересовался, куда идут. Но видно, шли они на такую же летучку, только посолиднее, потому что напрочь я забыл, что мне ответили. Еще через три недели возвращается бригада, и я глазам своим не верю! Во-первых, мерзавец жив. Во-вторых, он уже в кольчуге. Правда, им же самим и рубленной по левому боку, но это два часа у приличного мастера и все в порядке. В третьих, он уже в шерстяном плаще, да не валяном, а тканом, а в четвертых — он ведет отряд! Вы себе такое представляете? Парень шести недель железа не носит, а уже ведет банду назад! Там, оказалось, их ждали, так что подраться пришлось чуть больше, чем хотелось, и сержанта ихнего еще на лету не стало. А как уже назад шли, командир с лихорадкой в селе свалился и остальные выбрали Даша верхним поставить, пока в Аймар не придут. Вот это меня и подкупило. Потому что драчливых да удачливых хоть и немного, а все ж таки встречаются. А вот чтоб человек на второй свой походик такое уважение заработал — это, согласитесь, что-то.

— Твоя правда, — согласился Шольт. — Значит, и голова варит, и вести себя умеет.

— И на третье дело я его уже с собой позвал. В рейд по Сирраху. Хорошее было дело, звонкое. У парня из клана Уль-Шатаф отца убили, семью напрочь вырезали, его самого из племени выгнали, а он месть собрал. Семьдесят человек собрал, на черный набег, значит. Тридцать родичей и сорок наемников.

— Это мы слышали, — сказал Шольт. — И что ты там был, знаем. Ты подожмись, до лагеря недолго осталось.

— Если по-быстрому, то так: историю об оазисе Хулур знаете?

— По-моему, нет, — сказал Шольт.

— Было их триста и нас шестьдесят, — сказал Томори. — Мы в оазисе. Они подходят. Драться не резон. Надо уходить. А уходить некуда, единственная вода на два перехода здесь. Получается, мы просто размениваемся и уже они в оазисе, а мы, как шакалы, вокруг ходим. Обидно. А что делать? Этот самый Салаф Ультаф, который Ультаф Проклятый, говорит: засыпайте колодец. Черный поход так черный поход. Хоть это у нас и не принято — воду губить, но их я сюда не подпущу. Мы понимаем, что он решил сам засохнуть и этих засушить. Нам сохнуть не хочется, но придумать мы ничего не можем. Тут вылазит этот Даш и говорит: кто местный, скажите — можете вы след на песок положить, а сами незаметно в объезд кругом вернуться? Те говорят: конечно, можем, а толку? А он: вы тогда выметайтесь, да так и сделайте. А кто не местный, те пусть за соседними барханами пересидят, я, говорит, так обустрою, что через час врагов здесь не будет. Мы не поняли, да не очень-то и поверили, но что делать? Разделились, значит, Ультаф повел своих ложный след класть, а мы за барханом дождя ждем. Через час приходит Даш и говорит: возвращайтесь. Кровопийцы по следу ушли. Мы выглядываем — правда! Почти сразу Ультаф возвращается и долго глаза протирает. Не понимает. Оказывается, что этот негодяй сделал…

Томори перевел дыхание.

— Кто идет? — спросили из темноты.

— Я не отдам свой сладкий сон, — сказал Уртханг.

— Тебя, Луна, — ответили из темноты. — Проходите, капитан. С вами только наши?

— Все свои, — сказал Глиста. — Так чего он там сделал?

— Он сорвал посудину с веревки, — там у колодца такая хитрая посудина была прицеплена, не как ведро, а чтоб из неглубокого слоя зачерпывать, — бросил в песок, песком края колодца присыпал, набрал себе за пазуху песка, спустился почти до самой воды и завис там раскорякой. Тут приезжают превосходящие силы противника, сразу, естественно, бросаются пить — а колодец-то выглядит неживым! Они с некоторой надеждой подбирают свою бадью, забыл, как она называется…

— Искер, — сказал Уртханг.

— …привязывают этот самый искер на место, спускают его вниз, и он об грудь Даша с неприятным глухим звуком — бряк! А тот, негодяй, еще куртку расстегнул, и на дно искера песка неслышно подсыпал. Те в отчаянии вытаскивают это все наверх, а колодец глубо-окий, что внизу — не видно, а Даш не вровень же с водой, а чуть повыше, и получается, что колодец завален преизрядно. Они еще дернулись — мол, может попробуем откопать? А старший ихний и говорит: нет, я Ультафа с детства знаю, уж если тот решился колодец погубить, то порушил все, и вода снова здесь не скоро будет. Куда они уехали? Кто-то след нашел, говорит — туда. Тогда, говорит старший, попробуем их нагнать поскорее, пока не засохли, а не нагоним — тогда возвращаться можно. Тогда они в песках сами пропадут. И все уехали.