Маргарет Уэйс - Кузница души

Рейстлин пропустил остаток его речи мимо ушей. Отряхнув ладони от крошек, он собрал свои книги.

— Я должен идти, — сказал он, грубо обрывая брата на середине предложения. — Я опаздываю в школу. Увидимся вечером, думаю? Или, быть может, ты переезжаешь к Танису Полуэльфу?

— Да нет, Рейст. С чего бы мне к нему переезжать?

Сарказм не действовал на Карамона.

— Знаешь, Рейст, когда у тебя есть девушка, это по–настоящему весело, — продолжал Карамон. — Ты никогда не разговариваешь с ними, хотя тут многие думают, что ты особенный. Из–за магии и всего такого. И то, что ты вылечил ребенка Гринлифов от крупа… Говорят, что он умер бы, если бы не твоя помощь. Девочкам такие вещи нравятся.

Рейстлин задержался в дверях, его щеки слегка покраснели от удовольствия.

— Это была всего лишь смесь чая и настоя корня, о котором я читал, который называется ипекакуана. Младенцу нужно было отхаркнуть флегму, понимаешь, и настойка вызвала рвоту. А девушки… они… они действительно говорят о… о таких вещах?

Девушки, по мнению Рейстлина, были странными созданиями, такими же непонятными, как заклинание из книги какого–нибудь могущественного архимага, и такими же недоступными. Тем не менее, Карамон, который во многих отношениях обладал умом и смекалкой бревна, говорил с девушками, танцевал с ними круговые танцы, популярные на праздниках, занимался с ними многим другим, о чем Рейстлин мог только мечтать темными ночами, и мечты о которых заставляли его чувствовать себя пристыженным и грязным. Но ведь Карамон, с его крепким телосложением, волнистыми волосами, большими карими глазами и яркими чертами, был привлекателен для женщин. Рейстлин не был.

Частые болезни, которые все еще не оставляли его, сделали его худым и костлявым, лишили его аппетита. У него были нос и подбородок той же красивой формы, что и у Карамона, но у Рейстлина черты лица были более заострены и очерчены тоньше, что придавало ему хитрый, недоверчивый лисий вид. Он не любил танцы, считая их тратой времени и энергии, к тому же они оставляли его без дыхания, с болью в груди. Он не знал, как разговаривать с девушками, о чем говорить. Он чувствовал, что хотя они достаточно вежливо слушали его, там, внутри, за сияющими глазами и милой улыбкой, они втайне смеялись над ним.

— Не думаю, что они говорят об ипе… ипе… ипекака… ну, об этом длинном слове, — признал Карамон. — Но одна из них, Миранда, сказала, что это было чудесно, то, что ты спас жизнь тому ребенку. Это была ее маленькая племянница, видишь ли. Она хотела, чтобы я передал это тебе.

— Неужели? — промурлыкал Рейстлин.

— Ага. Миранда — прелестная девушка, правда? — Карамон с сожалением вздохнул. — Я не видел никого красивее нее. Ой, — он выглянул за окно и увидел, что солнце встает. — Мне самому нужно идти. Сегодня мы высаживаем овощи. Меня допоздна не будет дома.

Насвистывая веселую мелодию, Карамон взял свою котомку и заторопился прочь.

— Да, братец, ты прав. Она очень красивая, — сказал Рейстлин пустому дому.

Миранда была дочерью богатого портного, недавно прибывшего, чтобы основать дело в Утехе. Как лучшая реклама своего отца, Миранда всегда была одета в лучшие платья, сшитые по последней моде. Ее длинные рыжевато–золотистые волосы ниспадали волнистыми локонами до самой талии. Изящная и скромная, хрупкая и обаятельная, невинная и добрая, она была очаровательна, и Рейстлин был не единственным юношей в Утехе, который восхищался ею.

Иногда Рейстлину казалось, что Миранда смотрит в его сторону, и что ее взгляд выражает приглашение. Но он каждый раз напоминал себе, что это всего лишь его собственное желание. Не могла же она действительно интересоваться им? Всякий раз, когда он видел ее, его сердце билось быстрее, а голова начинала кружиться. Кровь его горела, кожа холодела. Обычно находчивый и острый на язык, он не мог сказать ничего вразумительного, его мозги превращались в кашу. Он даже не мог глядеть ей прямо в лицо. Если она проходила близко мимо него, он с трудом удерживался от того, чтобы не прикоснуться к одному из ее пламенно–золотых локонов.

Была еще одна загадка. «Нравилась бы мне эта молодая женщина, если бы она не нравилась и Карамону тоже?» — спросил себя Рейстлин.

Часть его ответила немедленно: «Да!» Но глубины его сознания продолжали мучительно размышлять над вопросом. Какой демон в Рейстлине заставлял его постоянно соревноваться с его собственным братом? Соревнование было односторонним, потому что Карамон, очевидно, и не подозревал о нем.

Рейстлин вспомнил историю о гноме, наткнувшемся на спящего красного дракона, которую рассказал им Тассельхоф. Гном атаковал дремлющего дракона с топором и мечом, бил его часами, пока не выбился из сил. Дракон даже не проснулся. Зевнув, дракон перевернулся во сне на другой бок и раздавил гнома в лепешку.

Рейстлин подумал, что они с тем гномом похожи. Он чувствовал себя, как будто он постоянно сражается со своим близнецом, но только для того, чтобы Карамон перевернулся и раздавил его. Карамон выглядел лучше, его любили больше, ему доверяли сильнее. Рейстлин был «глубоким», как описывала его Кит, или «тонким», как однажды сказал Танис, или «хитрым», как называли его одноклассники. Большинство людей терпели его только потому, что любили его брата.

«По крайней мере я сам, своими силами, получаю небольшое признание как целитель», — утешал себя Рейстлин, идя вдоль мостовой дорожки, пытаясь не дышать весенним воздухом, полным ароматов цветов, который всегда заставлял его чихать.

Но это слабое удовлетворение быстро гасло в нем, не согревая его душу хоть немного, когда пробуждался тот злой демон, который с горечью нашептывал ему: «Да, и, возможно, это все, чем ты когда–либо будешь — слабый маг, охотящийся за сорняками лекарь, — пока твой брат–воин совершает великие деяния, получает славу и награды, и покрывает себя славой».

— О господи! Мамочки мои!

Напуганный, Рейстлин резко остановился, осознав, что он только что врезался в кого–то. Он погрузился в свои мысли, шел быстро, чтобы не опоздать, и не смотрел, куда идет.

Поднимая голову, чтобы пробормотать слова извинения и продолжить путь, он увидел Миранду.

— О господи, — повторила она и перегнулась через перила моста, чтобы посмотреть вниз. Несколько размотанных рулонов ткани лежали на земле под мостками.

— Я ужасно извиняюсь! — выдохнул Рейстлин. Он, по–видимому, наткнулся прямо на девушку, заставив ее выронить свертки. Они упали с дорожки, и теперь лежали яркими лентами на земле.

Это была его первая мысль. Вторая — которая вызвала гораздо большее смущение — была, что мостовая была достаточно широкой, чтобы по ней свободно прошли четверо людей, и что сейчас на ней было только двое. И по крайней мере одна из них должна была видеть, куда идет.