Раймонд Фейст - Дочь Империи

Босые ноги рабов беззвучно ступили на изразцовый пол парадного зала господского дома. Кейок и Папевайо, ожидавшие у входа, пропустили носилки вперед, а затем пошли за ними, строго соблюдая положенное расстояние. Слуги, толпившиеся в дверных проемах вдоль всего зала, разбрасывали на пути процессии цветы, которые должны были принести их госпоже радость и здоровье. Вдоль стен, в промежутках между дверьми, стояли воины, и в их салюте легко угадывалось нечто более глубокое и сильное, чем обычная дань преданности и почитания. Как видно, кое-кто из них пытался совладать с подступающими слезами: об этом красноречиво свидетельствовал блеск увлажнившихся глаз. Эта женщина стала для них не просто правящей госпожой; в глазах тех, кто испытал безрадостную долю серых воинов, Мара была дарительницей новой жизни, о какой они не смели и мечтать. Даже передоверив их преданность своему супругу, она навсегда сохранит за собой их любовь.

Перед закрытыми дверями церемониального зала носильщики остановились. Две девушки, посвятившие себя служению Чококану, прикололи к головному убору Мары несколько разноцветных покрывал и вложили ей в руки венок, сплетенный из лент, перьев шетры и тайзовой соломки; то был символ неразрывной связи между духом и плотью, землей и небом, а также между мужем и женой. Мара лишь едва придерживала венок, опасаясь, что от вспотевших ладоней на шелковых лентах останутся следы. Коричневые с белым перья шетры подрагивали, выдавая невольный трепет молодой невесты; тем временем к носилкам приблизились и встали вокруг Мары четыре девушки в изысканных одеяниях. Все они были дочерями властителей, союзников Акомы, подругами детства Мары. Сегодня они все, как в добрые старые времена, так и светились дружелюбием, хотя их отцы по политическим соображениям несколько отдалились от Акомы. Однако лучезарные улыбки девушек были не в силах облегчить тяжесть, угнетавшую душу, и прогнать мрачные предчувствия. Да, она явилась в парадный зал как властвующая госпожа Акомы, но выйдет отсюда как жена Бантокапи, как все прочие женщины, не облеченные наследственной властью… Теперь ее назначение будет состоять лишь в заботах о чести, удобствах и приятной жизни для мужа-господина. Когда завершится краткая церемония перед семейным камнем натами в священной роще, у нее не останется никакого ранга или титула, помимо тех, что она получит по милости супруга.

Кейок и Папевайо взялись за деревянные кольца дверей и потянули их в стороны. Расписные створки беззвучно скользнули по желобкам, открыв широкий проход. Прозвучал удар гонга. Музыканты заиграли на тростниковых свирелях и флейтах; носильщики двинулись вперед. Мара моргнула, борясь со слезами. Но голову она держала высоко, помня, что на нее устремлены глаза самых знатных вельмож Империи и их родичей. Теперь уже никто из смертных не был властен воспрепятствовать церемонии, которая соединит ее судьбу с судьбой Бантокапи из рода Анасати.

Через разноцветные покрывала Мара не видела почти ничего, кроме каких-то неясных, расплывчатых силуэтов. Деревянные стены и полы источали запах мебельного воска и смолы, смешивающийся с ароматом цветов.

Рабы донесли ее до помоста, выстроенного в виде широких ступеней. Они опустили носилки на нижнюю ступень и удалились, оставив ее у ног верховного жреца Чококана и трех его служителей. Сопровождающие девушки уселись на подушках около помоста. От жары и одуряющего запаха дыма, поднимающегося над кадильницей жреца, у Мары закружилась голова; каждый вздох давался с трудом.

Она не видела, что происходит за помостом, но знала, что по традиции Бантокапи должен был появиться в противоположном конце зала одновременно с ней, на носилках с бумажными украшениями, символизирующими оружие и доспехи. К этому моменту он уже, вероятно, сидел на одном уровне с ней по правую руку от жреца. Одежды жениха наверняка столь же изысканны и роскошны, как у нее, а его лицо скрыто за массивной маской с перьями, изготовленной специально для свадебных обрядов кем-то из далеких предков Анасати.

Верховный жрец воздел руки ладонями к небу и произнес первые строки венчального речитатива:

В начале начал не было ничего, Кроме мощи высшего разума — разума богов.

В начале начал своею мощью Боги создали тьму и свет, огонь и воздух, Землю и море И, наконец, мужчину и женщину..

В начале начал Раздельные тела мужчины и женщины Воссоздали заново Единство божественного промысла, Создавшего их самих.

И так дали они Жизнь своим детям, Дабы те прославляли Могущество богов.

И сегодня, Как в начале начал, Мы собрались, Чтобы утвердить единство божественной воли Посредством земных тел Этого молодого мужчины И этой молодой женщины.

Жрец опустил руки. Прозвенел гонт, и мальчики-певчие запели гимн, прославляющий тьму и свет творения. Когда гимн подошел к концу, зал наполнился множеством звуков: скрип сандалий, шелест шелков, шорох парчи и перьев, постукивание бус и самоцветов возвестили, что собравшиеся гости поднялись на ноги.

Жрец возобновил песнопение, а Мара тем временем боролась с сильнейшим желанием сунуть руку под все эти покрывала и почесать себе нос. Показное благочестие напыщенной церемонии напомнило ей случай из раннего детства. Тогда они с Ланокотой вернулись в Акому, побывав в гостях, на свадьбе в одном из знатных домов. Они — тогда еще совсем дети — решили поиграть в жениха и невесту. Мара уселась на борт тайзового фургона, воткнув себе в волосы как можно больше цветов акаси. Лано спрятал лицо за свадебной маской из высушенной на солнце глины и перьев, а «жреца» изображал престарелый раб, которого они уговорили завернуться по этому поводу в одеяло… От воспоминаний детства пришлось вернуться к действительности. В руках у Мары был настоящий ритуальный венок, а не ребячья самоделка, сплетенная из трав и гибкой лозы. Если бы Ланокота был жив и мог здесь присутствовать, он бы поддразнивал ее и провозглашал тосты за ее счастье. Но Мара знала, что в душе он бы оплакивал ее судьбу.

Жрец произнес еще несколько фраз, и раздался очередной удар гонга. Гости снова опустились на подушки, а храмовые служители зажгли благовонные свечи. Тяжелый аромат фимиама заполнил зал, когда верховный жрец приступил к прославлению Первой Жены. Когда он заканчивал восхваление каждой из ее добродетелей — а то были благочестие, покорность, приветливость, чистота и плодовитость, — Мара кланялась, касаясь лбом пола. А когда выпрямлялась, храмовый служитель в пурпурной хламиде снимал у нее с головы одно из покрывал: белое — как знак скрытого под ним благочестия, голубое — повиновения, розовое — приветливости; и, наконец, осталось липы. тонкое зеленое покрывало, знаменующее собой честь Акомы.