Раймонд Фейст - Дочь Империи

Завершив речь, Мара вынула цветок из свадебного венка и положила его перед натами как символ возвращения плоти в землю.

Снова зазвенел гонг, и после следующей молитвы Банто произнес ритуальные фразы, которые бесповоротно привязали его к имени и чести Акомы. Потом Мара передала ему обрядовый кинжал, и он сделал надрез на коже, чтобы капли крови, вытекшей из ранки, упали на землю. Теперь узы чести, более прочные, чем память самих богов, соединили его с Акомой и дали ему власть над этой землей. Жрец снял с лица Бантокапи красную с золотом свадебную маску Анасати, и младший сын врага Акомы склонился и поцеловал натами. Мара украдкой покосилась на жениха и увидела, что его губы изогнулись в высокомерной улыбке. Но потом верховный жрец из храма Чококана закрепил на плечах Бантокапи зеленую свадебную маску Акомы, и на лице будущего правителя уже ничего нельзя было прочитать.

Мара не могла потом вспомнить, как она поднялась с колен, как они трое вернулись к воротам священной рощи. Там уже поджидали служанки, чтобы омыть ей ноги и надеть новые нарядные сандалии. Она сумела пережить момент, когда властитель Анасати, в полном согласии с этикетом, поклонился хозяину дома, новому властителю Акомы; она не заплакала, когда Накойя заняла место в процессии на шаг позади Бантокапи. Ослепленная бликами солнечного света, играющего в гранях драгоценных камней на хламиде жреца, она проследовала в парадный зал, где должна была закончиться официальная часть церемонии бракосочетания.

В зале уже стояла жара. Знатные дамы обмахивались расписными веерами; музыканты, развлекавшие их с утра, время от времени обтирали инструменты, чтобы вспотевшие пальцы не оставляли на них следов. Слуги помогли невесте и жениху усесться на носилки, и носильщики подняли их на высоту помоста, где снова разместились верховный жрец и его служители. Облаченный уже в новую хламиду, расшитую драгоценными блестками из серебра, золота и меди, жрец обратился к вездесущему оку Чококана, доброго бога. Затем он скрестил руки на груди, раздался звон гонга, и на помост поднялись мальчик и девочка, каждый из которых нес клетку, сплетенную из стеблей тростника. В клетках на жердочках сидели птицы кайри, самец и самочка; их полосатые черно-белые крылышки были выкрашены в зеленый цвет Акомы.

Жрец благословил птиц; служители приняли у детей клетки. Из потайного кармана в рукаве жрец извлек церемониальный жезл и, подняв его к небесам, воззвал к своему богу, заклиная его благословить брак Бантокапи и Мары. В зале наступила тишина; веера замерли в женских руках. Все — от самого захудалого помещика до Имперского Стратега, знатнейшего из знатных, — вытянули шеи, наблюдая, как жрец своим жезлом раздвинул тростниковые стебли, из которых были сплетены стенки клеток.

Теперь птицы были свободны. Они могли улететь либо вместе, в радостном единении — и это считалось бы добрым предзнаменованием, сулящим удачный брак, — или порознь, на горе тем двоим, что сейчас сидели на носилках. Многое зависело от благосклонности Чококана.

Накойя даже зажмурилась, вцепившись старыми пальцами в амулет, который держала под подбородком. Никому не было дано увидеть, что выражает спрятанное под маской лицо Бантокапи, но его невеста невидящими глазами уставилась в пространство, как будто ритуал в роще лишил ее не только последних сил, но даже интереса к происходящему.

Еще один удар гонга — и слуги широко раздвинули бумажные перегородки в стенах залы.

— Да будет этот брак благословен на виду у небес, — провозгласил жрец.

Служители слегка встряхнули клетки, чтобы согнать птиц с жердочек. Самочка сердито заверещала и захлопала крыльями, тогда как самец взмыл в воздух, облетел весь зал по кругу над головами гостей и ринулся вниз к своей подруге. Он сделал попытку пристроиться на жердочке рядом с ней, но она встопорщила перышки и снова яростно захлопала крыльями, да еще несколько раз ударила его клювом. Самец отпрянул, потом снова подлетел, но на этот раз она взвилась под своды зала, и ее крашеные крылья замелькали в воздухе с такой скоростью, что казались зеленоватым туманным облачком. С громким щебетом она устремилась к свободе и исчезла, растворившись в сиянии солнечных лучей. Самец плотно обхватил коготками освободившуюся жердочку. Взъерошенный, он негодующе потряхивал маленькой головкой. Все замерли в молчаливом ожидании. А он почистил клювом хвостик, вспорхнул на крышку клетки и там позволил себе облегчиться. Прошла неловкая, напряженная минута; верховный жрец лишь шевельнул пальцем — в этом движении сквозило едва заметное, но бесспорное раздражение — и смущенный служитель прогнал прочь оскандалившегося самца. Все глаза следили за ним, пока он лениво очертил в воздухе несколько кругов, а потом уселся на цветочную клумбу у самого дверного проема и принялся клевать гусениц.

Перья и парчовые банты всколыхнулись, словно волна пробежала по людскому морю. Верховный жрец кашлянул, устало опустив жезл.

Наконец он взглянул на Банто, который сидел, словно окостенев, с неестественно выпрямленной спиной, и сказал:

— Восславим доброту Чококана, и да послужит нам предостережением урок, который он нам преподал. Пусть, следуя его наставлениям, эта пара обретет милость, понимание и прощение. — Он снова прокашлялся. — Из предзнаменования следует, что в браке, который заключен сегодня, потребуется дипломатия, ибо как муж и жена эти два отпрыска благородных домов должны неизменно стремиться к единству. Такова воля богов.

В зале стояла гнетущая тишина. Служители и гости ожидали, что жрец продолжит поучение. Наконец стало очевидно, что он не собирается ничего добавлять к сказанному, и раздался очередной удар гонга. Служители освободили Бантокапи от свадебной маски, и теперь он стоял лицом к лицу с Марой, которая казалась ошеломленной. Только чуть прищуренные глаза и едва заметно нахмуренный лоб показывали, что она вообще осознает происходящее.

— Обменяйтесь венками, — подсказал жрец, как будто опасался, что молодая пара может позабыть об этом.

Банто наклонил голову, и Мара надела слегка увядший венок поверх его темных волос. Когда Банто выпрямился, этот ритуальный головной убор съехал немного набок. Затем Банто придвинулся к ней, чтобы также короновать венком и ее; и тут Мара почувствовала, что от жениха слегка попахивает вином.

Она нахмурилась сильнее. В течение того часа, когда она предавалась благочестивым размышлениям, жениху полагалось, согласно обычаю, разделить глоток вина со своими холостыми друзьями; считалось, что это должно принести им удачу в делах и в выборе будущих жен. Однако было похоже на то, что Банто с приятелями опустошили не только ритуальный кувшин, но и еще два-три таких кувшина сверх того. Уязвленная столь неблагоразумным отступлением от правил, она почти не слышала слов жреца, который объявил их мужем и женой. Она даже не поняла, что ритуальная часть церемонии закончилась, и очнулась лишь тогда, когда вокруг раздались громкие голоса гостей, которые спешили поздравить новобрачных. Другие забавлялись тем, что осыпали молодую пару хитроумно сложенными разноцветными бумажными фигурками на счастье, и потребовалось несколько минут, чтобы улеглась эта пестрая метель.