Раймонд Фейст - Хозяйка Империи

Маре не хотелось, чтобы ее ответ звучал как похвальба.

— В какой-то мере — да. В Хокану я нашла почти совершенное понимание. Он стал моим другом по духу. Но в другом мужчине я нашла такую любовь, какую, по-моему, ты могла бы открыть в Аракаси. А что касается любой другой женщины, которая могла бы разделить с ним постель, мне трудно об этом судить. Честно говоря, я не знаю ни его пристрастий, ни потребностей, но он не из тех людей, которые легко раздаривают свои чувства. Аракаси скрытен и осторожен, и он ни за что не стал бы оказывать тебе такое необычайное доверие, не удостоверившись сначала, что ты этого доверия достойна.

— Можно подумать, что ты им восхищаешься, — проворчала Камлио.

— Да, восхищаюсь. — Мара помолчала; это было открытием и для нее самой. — Если человек столь выдающегося ума привык воспринимать жизнь как непрерывную стратегическую игру, то от него потребуется большая смелость, чтобы сделать какой-то шаг, продиктованный сочувствием, и признать, что и в его жизни может быть место привязанности. Раньше он всегда знал, на каком он свете. Но теперь наш Мастер подобен моряку, дрейфующему в незнакомых водах. Он должен проложить свой собственный курс, чтобы добраться до родной гавани. Для таких, как он, подобное испытание должно быть страшнее всех других. Но на моей памяти он никогда не отступал перед трудностями, даже такими, которые другому кажутся непреодолимыми. — Взглянув на секунду в глаза девушке, Мара добавила:

— Впрочем, эти слова весьма жалкая замена опыту. Лучше просто знать самого человека.

Камлио медленно переваривала услышанное. Ее изящные руки беспокойно теребили рубаху, скручивая ткань, как будто она хотела свить из нее веревку.

— Я не смогу его полюбить, — заявила она. — И никого другого, думаю, тоже. Однажды его руки подарили мне наслаждение, но постельные радости для меня — это не более чем пустое развлечение. — Ее взгляд, казалось, сейчас был устремлен к чему-то далекому и безрадостному. — Я понемногу возненавидела час заката, когда мой хозяин имел обыкновение являться ко мне.

— Она помолчала, а потом с горечью добавила:

— Было время, когда я чувствовала себя чем-то вроде дрессированной собаки. Принеси тот халат. Помассируй это место. Повернись вот так. — Снова взглянув на Мару, она сказала:

— Для такой, как я, знание тела мужчины никак не связано с любовью, госпожа. — Она опустила глаза. — Я могу признаться, что к решению завести любовника меня привел, прежде всего, соблазн опасности. Аракаси доставил мне огромное удовольствие именно потому, что ради этого он рисковал жизнью. — Ее глаза увлажнились. — Госпожа, неужели ты не видишь, какой изломанной тварью я стала? Месяцами я думала о самоубийстве, только никак не могла отделаться от мысли, что я слишком низменна, слишком бесчестна, чтобы запятнать клинок своей кровью.

Цуранская гордость, подумала Мара. Ей хотелось протянуть руку, приласкать и успокоить измученную девушку, но пришлось напомнить себе, что Камлио неприятно всякое прикосновение. Слова казались слишком слабым утешением, а ничего другого Мара предложить не могла.

— Аракаси понимает это гораздо лучше, чем тебе кажется.

Властительница выждала пару секунд, чтобы дать Камлио время понять смысл последних слов.

Девушка задумчиво кивнула:

— Это правда, он ни разу не пытался дотронуться до меня с того часа, когда выкупил мою свободу. После того как ты сказала мне, что он сын женщины из Зыбкой Жизни, я поняла, почему он так себя ведет. Но в то время я была в такой ярости из-за смерти сестры, что вообще ничего не замечала.

Мара нашла это признание ободряющим:

— Если ты не можешь его любить, стань ему другом. У него живой ум и высокое понятие о чести.

Камлио подняла глаза, в которых сверкнули с трудом удерживаемые слезы:

— Но разве он удовольствуется столь малым?

— А ты испытай его, — улыбнулась Мара. — Любовь не требует, она принимает. Чтобы это понять, мне понадобилась вся жизнь. — Понизив голос, она добавила:

— И дар богов — двое выдающихся мужчин. — Глядя прямо на Камлио, она перешла на тон заправской заговорщицы. — До сих пор я не встречала человека, который был бы способен вывести Аракаси из себя. Дружба рождается нелегко — и это могло бы приучить его к малой толике смирения.

Камлио отбросила за спину пушистые золотые волосы; в глазах у нее заиграли проказливые огоньки.

— Ты хочешь сказать, что я могла бы слегка сбить с него спесь и покуражиться над ним за его самонадеянность?

— Я думаю, вы могли бы многому научить друг друга, — так закончила Мара эту беседу. — Но это зависит еще и от того, удастся ли нам выбраться из этих гор живыми.

Короткое счастье Камлио быстро улетучилось.

— Они могут заставить тебя продать меня.

К Маре вернулась решимость.

— Нет. Я — властительница по рангу и цурани по рождению. Твоя жизнь не принадлежит мне, и я не вправе торговать тобой. Либо я добьюсь исполнения моих требований своими силами, либо приму судьбу, которую пошлют боги. Если случится так, что ты останешься в плену, помни: я разрешаю тебе либо кончить жизнь на клинке, либо спастись бегством, как сумеешь; ты свободная женщина. Даже думать забудь, что твоя кровь или твои желания хоть в чем-то менее достойны чести, чем у Люджана, или Сарика, или любого другого воина. — Внезапно почувствовав, до чего же она устала, Мара подавила зевок. — Но я не думаю, что дело дойдет до этого. Сдается мне, предложение Хотабы было сделано для проверки. Проверяли меня. Добилась ли я каких-то уступок — мы до утра не узнаем. А теперь спи, Камлио. Нам остается набраться терпения и ждать.

Когда начало светать и ветер утих, обе женщины — властительница и куртизанка — спали. Мара лежала, свернувшись в клубочек, в путанице черных волос; одеяла сбились; ее сновидения были тревожными. Мара сразу же подняла голову с подушки, как только Мирана притронулась к ней.

— Госпожа, вставай и одевайся поскорее, — мягко поторопила ее жена вождя.

— Калиани вернулась, чтобы объявить решение, принятое в Доралесе.

Мара отбросила одеяла и едва не задохнулась от ледяной стужи. Пока она надевала холодную одежду, Мирана снова развела огонь в очаге, так что Камлио получила возможность проснуться в более приятных условиях. Через трещины в ставнях просачивался серый свет. То ли облака, то ли туман скрывали восходящее солнце. Мара чувствовала себя так, словно у нее окостенели все суставы.

Когда она кончила причесываться, на гребне осталось несколько седых волосков. Сердце билось слишком часто из-за дурных предчувствий. Мысли мчались по кругу: дом, дети, Хокану. Сможет ли она когда-нибудь наладить отношения с Хокану? «Боги, — молилась она, — не дайте мне умереть на чужой земле. Пусть Камлио вернется домой… ради Аракаси». Ибо в откровениях девушки Мара впервые почувствовала какой-то намек на надежду для своего Мастера.