Раймонд Фейст - Хозяйка Империи

Мара откинула волосы за плечи.

— Я не боюсь правды, — смело заявила она.

Калиани выпустила руку властительницы.

— Да будет так, — сказала старая женщина.

В ее взгляде мелькнуло что-то похожее на жалость.

Мара бестрепетно направилась к круглой площадке. В ту секунду, когда она подняла ногу, чтобы переступить рубеж желтого света, она и впрямь не боялась правды. И все-таки через мгновение она почувствовала, что ее пронзает сила, которая полностью лишает ее собственной воли; и к тому времени, когда ее нога коснулась пола внутри магического круга, от привычной уверенности в себе не осталось и следа.

Теперь она не могла отступить, даже если бы передумала. Часть тела, которая находилась по ту сторону магической границы, оцепенела, словно примерзнув к полу. Путь назад был отрезан; пришлось перенести через границу и другую ногу, которая еще повиновалась Маре, и встать на колдовскую площадку, как ни страшно было на это решиться.

Вот когда она поняла, что значит настоящая беспомощность. Слух не воспринимал ни единого звука, а глаза не видели ничего — только какую-то мерцающую золотистую паутину. Мара не могла пошевелиться — ни сесть, ни повернуться, ни даже прижать руки к груди, чтобы унять частый стук сердца. Даже рабство показалось бы свободой по сравнению с ее нынешним состоянием: магическая сила сковывала не только тело, но и душу. И вдруг откуда-то с верхних галерей прозвучал вопрос.

Калиани повторила вопрос на языке цурани:

— Властительница Акомы, ты пришла сюда с просьбой о помощи тайных сил. Ты заявляешь, что будешь использовать эти силы для защиты и для содействия общему благу. Покажи нам, каким образом ты пришла к своим нынешним воззрениям.

Мара попробовала глубоко вздохнуть и дать ответ, но оказалось, что она не может сделать ни того, ни другого. Тело властительницы не подчинялось ее желаниям; магия не позволяла заговорить. Как она может защитить свои намерения, если чары лишают ее дара речи? В следующие мгновения она обнаружила, что даже мысли ускользают от ее контроля! Ощущение было такое, будто разум встал на дыбы, а потом закрутился как юла или карусель. Перед ее внутренним взором понеслись картины былого, и она уже больше не стояла, пригвожденная к полу, посреди дворца магов в Доралесе, в каком-то волшебном кругу. Она сидела у себя в кабинете в старом поместье Акомы, увлеченная горячим спором с Кевином-варваром.

Иллюзия его присутствия была настолько убедительной, что крошечная частичка души, которая еще сохраняла собственную волю, на мгновение поддалась пылкому желанию — найти убежище в его объятиях. Однако прояснившееся ненадолго сознание тут же помогло ей понять суть турильских чар правды: ей не позволят ответить ни на какой вопрос словами, произнесенными вслух.

Эти маги станут спрашивать, а ответы будут извлекать прямо из ее воспоминаний. Ей не дадут возможности прибегнуть к объяснениям, чтобы оправдать или иначе истолковать исход любого события. Эти маги будут наблюдать за ее действиями в прошлом — и потом вынесут свой приговор. Она и в самом деле стояла перед судом, и единственной защитой властительницы станут ее поступки, совершенные в течение всей жизни.

Мара сумела это понять за долю секунды до того, как магическая сила завладела ею полностью; да, она была в кабинете, и перед ней стоял Кевин, и она слышала, как он в ярости кричит ей в лицо: «Ты швыряешь меня, как игральную кость, — то туда, то сюда, ничего не объясняя, ни о чем не предупреждая. А ведь я выполнял все твои прихоти — но не потому, что ты мне нужна, а потому, что я хотел сохранить жизнь своим землякам».

А потом ответ самой Мары, раздраженной и растерянной: «Но ведь я дала тебе высокую должность и поставила командовать такими же, как ты, — мидкемийцами. Ты использовал свою власть им во благо. Как видно из этих записей, они отнюдь не ограничивались похлебкой из тайзы; им частенько перепадало и жаркое».

Свиток памяти разворачивался все дальше и дальше; Мара как будто заново переживала эту сцену — вплоть до завершающей вспышки страсти. А потом — последующие годы связи с Кевином, когда они шли от стычки к стычке, когда каждый день приносил горечь и сладость, радость и растерянность и трудные уроки. Вынужденная наблюдать все это по прошествии многих лет, она понимала, какой ограниченной и самонадеянной была тогда; и как это чудесно, что Кевин, раб, сумел за кажущейся черствостью угадать подлинные движения сердца хозяйки — и полюбил ее! Дни сменяли друг друга неровными скачками — в той последовательности, которую навязывали ей маги по своему выбору. Снова она испытала минуты невыразимого ужаса, когда убийцы, волна за волной, штурмовали ее городские апартаменты в Ночь Окровавленных Мечей. Снова она стояла на исхлестанной бутаронгом вершине холма и вела переговоры с Тасайо Минванаби. Она видела, как Император Ичиндар разломал жезл, знаменующий власть Имперского Стратега; и тогда же он возвел ее в ранг Слуги Империи. Снова она видела, как умирает Айяки. Великой милостью стало для нее то, что последовал новый вопрос и сцена переменилась: теперь это был знойный полдень, напоенный ароматом цветов в саду кекали, где Аракаси униженно просил госпожу о дозволении покончить с собой. Снова она проводила вечер в командном шатре властителя Чипино Ксакатекаса, когда вместе с ним была участницей кампании против кочевников пустыни в стране Цубар.

Время кружилось вихрями, поворачивало вспять, шло по своим следам; сцена накладывалась на сцену. Иногда ее отсылали в годы детства или в тихие молитвенные кельи храма Лашимы. В другие минуты ее Заставляли снова выносить грубую жестокость первого мужа. Снова она стояла лицом к лицу с его опечаленным отцом, над запеленутым внуком — теперь уже тоже мертвым.

Новый приступ щемящей тоски настиг Мару, когда ее память обратилась к Хокану, к его непостижимому дару отзывчивости и чуткости. Глядя на сменяющиеся картины глазами турильских магов, она только сейчас поняла, что его редкостное чутье было в действительности зачатком магического таланта. Если бы маги Империи заметили одаренность Хокану, он был бы сейчас не ее мужем, а членом Ассамблеи. Насколько же беднее оказалась бы ее жизнь без него! Болью отдавалось в сердце его отчуждение, которое началось с появлением на свет Касумы. Но в короткие мгновения между концом одной сцены и началом другой она клялась себе, что уладит недоразумение, так нелепо омрачившее их жизнь.

И уже под конец Мара увидела себя под крышей длинного дома Хотабы в ту минуту, когда она отказалась променять Камлио на свою свободу и поддержку жителей Турила. Испытующий луч как игла пронзил душу Мары, но обнаружил там лишь искренность и чистосердечие.