Раймонд Фейст - Принц крови

Боуррик пытался размышлять о том, есть ли у него шансы, но жара и ожоги ослабили его, а от недостатка воды и еды он совсем отупел. Он тряхнул головой и попытался сосредоточиться, но все равно был способен только на то, чтобы переставлять ноги - поднимать их и опускать перед собой, раз за разом, пока не будет позволено остановиться.

Солнце исчезло, наступила ночь. Рабам было приказано сесть вокруг костра - так они сидели все предыдущие ночи, слушая, как солдаты забавляются с пятью оставшимися женщинами. Те больше не сопротивлялись и не кричали. Боуррик жевал свою лепешку и прихлебывал воду. В первую ночь, проведенную в пустыне, один из пленников выпил воду залпом, а через несколько минут его вырвало. Стражники больше не дали ему воды, и на следующий день он умер. Боуррик хорошо запомнил этот урок. Как ему ни хотелось, запрокинув голову, выпить сразу всю воду, он медлил над кружкой с мутной теплой водой, прихлебывая ее маленькими глотками. Быстро пришел сон - глубокий сон без сновидений, сон, который не давал отдыха измученному телу. Всякий раз, стоило ему пошевелиться, как он просыпался от боли в обожженной спине. Если он поворачивался спиной к огню, ее начинало печь при малейшем теп-лом дуновении, а если отодвигался от костра подальше, то холод тут же пробирал его до костей. А затем пинки и удары древками копий заставляли Боуррика подниматься вместе с остальными пленниками.

В прохладе утра почти сырой ночной воздух был не чем иным, как линзой, сквозь которую обжигающее прикосновение Прандура мучило рабов еще сильнее. Не прошло и часа, как упали двое; они остались лежать там, где повалились.

Ум Боуррика спрятался. Остался только животный рассудок - рассудок злобного, дикого зверя, который не хотел умирать. Все его силы были отданы одному - двигаться вперед и не упасть. Упасть означало умереть.

После нескольких часов бездумного шагания его схватили чьи-то руки.

- Стоп! - раздался голос.

Боуррик моргнул и сквозь желтые искры, застилавшие взор, увидел лицо. Оно состояло из каких-то узлов и бугров, из изломанных плоскостей - над курчавой бородой темнела кожа цвета черного дерева. Такого отвратительного лица Боуррик еще никогда не видел. В безобразии его было даже что-то величественное. :

Боуррик начал хихикать, но из пересохшего горла раздалось только сипение.

- Сядь, - сказал солдат с неожиданной предупредительностью. - Пришло время полуденного отдыха. - Оглядевшись, не смотрит ли кто, он открыл свой собственный бурдюк и налил немного воды на ладонь. - Вы, северяне, так быстро мрете от жары, - он смочил Боуррику затылок и вытер руку о волосы юноши, немного охладив ему голову. - Слишком много людей умерло в пути, Касиму это не понравится.

Потом другой стражник принес еще один бурдюк и кружки, и началась свара вокруг воды. Каждый раб, который еще мог хоть что-то сказать, сразу начал говорить о том, как ему хочется пить, - словно если он будет молчать, то и воды не получит.

Боуррик едва мог двигаться; каждое движение вызывало мелькание перед глазами белых, красных и желтых пятен. Почти вслепую он протянул руку и взял металлическую кружку. Вода была теплой и горькой; потрескавшимся губам Боуррика она неожиданно напомнила тонкое наталезское вино. Он отхлебнул вина, стараясь подержать его во рту, как учил отец, чтобы темно-красная жидкость протекла по языку и язык отметил бы все оттенки аромата вина. Едва заметная горечь, скорее всего, от пригоршни стеблей и листьев, которые винодел специально оставил в чане, чтобы перед тем как разлить вино по бочкам, довести его до нужной степени ферментации. А может быть, вино немного не добродило. Боуррик никак не мог понять, что это за вино - в нем не хватало характерных привкусов, да и горьковато оно было. Не очень хороший сорт. Надо будет узнать, пробовали ли его папа и Эрланд, просто поставить на стол кувшин, а потом посмотреть - пили они его или нет.

Боуррик заморгал слипающимися от сухости и жары глазами - он никак не мог разглядеть, где же плевательница. Как он может сплюнуть вино, если нет плевательницы? Он не должен его пить, иначе будет очень пьяным - он же еще совсем маленький мальчик. Наверное, если он отвернется и сплюнет под стол, никто и не заметит.

- Эй! - закричал кто-то. - Этот раб выплюнул воду!

Из рук Боуррика вырвали кружку; он упал на спину. Он лежал на полу столовой отца и раздумывал - почему плитки такие теплые? Они должны быть холодными. Какими были всегда. Почему они так нагрелись?

Потом пара рук подняла его, а еще одна помогла ему стоять.

- Что такое? Хочешь умереть, отказываясь от воды?

Боуррик приоткрыл глаза и заметил перед собой абрис чужого лица.

- Я не знаю, что это за вино, папа, - слабым голосом ответил он.

- У него лихорадка, - произнес голос. Его подняли и понесли, и вот он оказался где-то, где было немного потемнее. Ему на лицо вылили воду, и она потекла по шее, по рукам. Чей-то голос вдалеке сказал:

- Салайя, клянусь богами и демонами, у тебя мозгов еще меньше, чем у кошки, сдохшей три дня назад. Если бы я не выехал к вам навстречу, ты бы угробил и этого, да?

Боуррик почувствовал, что по лицу течет вода, и, открыв рот, начал ее пить. Вода была почти свежей.

Раздался голос Салайи:

- Слабые ничего нам не принесут. Мы сэкономим, если они умрут по дороге - тогда не надо будет их кормить.

- Болван! - закричал другой. - Это же один из лучших рабов! Ты посмотри - он молодой, ему не больше двадцати лет, и выглядит довольно неплохо. Если не считать волдырей, он здоров или будет здоров через несколько дней. Эти тонкокожие северяне не могут переносить жару так, как те, кто родился в Джал-Пуре. Немного воды, одеть его, и он был бы готов к торгам на следующей неделе. А теперь мне придется ждать две недели, пока заживут ожоги и он окрепнет.

- Хозяин...

- Хватит, держите его под повозкой, а я посмотрю остальных. Если я вовремя найду их, можно будет спасти и других. Не знаю, что сталось с Касимом, но черным стал для гильдии тот день, когда ты был поставлен во главе каравана.

Боуррику этот разговор показался очень странным. А что случилось с вином? Он продолжал размышлять ни о чем, лежа под повозкой, а мастер гильдии дурбинских работорговцев осматривал рабов, которые через день должны быть доставлены в лагерь.

- Дурбин! - воскликнул Садман. Его составленное из темных узлов лицо расплылось в широкой улыбке. Он правил последним фургоном - тем, в котором ехал Боуррик. Два дня с тех пор, как Боуррика перенесли в тень повозки, вернули его к жизни. Сейчас он ехал вместе с тремя другими рабами, которые так же, как и он, оправлялись после теплового удара. Они могли пить воду, сколько хотели, а ожоги от солнца были смазаны каким-то мягким маслом с травяной вытяжкой - благодаря мази жгучая боль превратилась в терпимый зуд.