Лорел Гамильтон - Гамильтон

Я взяла его за руку, даже не задумавшись. Его рука была больше моей, так что она обхватила мою полностью, но, едва он ко мне прикоснулся, как сразу перестал орать. Он вышел из-за скамейки и повис на мне. Он цеплялся за меня так, словно я осталась единственной безопасной гаванью в мире. Я крепко обняла его в ответ, и ощущение кожи Белль Морт ушло, сменившись ощущением реального мужского тела в моих руках. Девушка на полу подползла ко мне и вцепилась в мою ногу. И она сразу же перестала кричать.

Девушка обхватила наши ноги - мои и неизвестного вампира. Я принадлежала линии Белль Морт. Я знала, как унять боль. Я знала, как вернуть их, сделать их снова своими.

Я подняла лицо к сероглазому вампиру. Он наклонился ко мне, и я, взяв его лицо в ладони, приподнялась на цыпочки. Его рот нашел мои губы, и мы поцеловались. Губы его были сухими, нервными, напуганными, но я сумела сделать то, что раньше никогда мне не удавалось: смогла вызвать толику ardeur’a. Теперь-то я поняла, словно на меня внезапно снизошло озарение, что ardeur’у вовсе не обязательно быть океаном. Достаточно одной капли, чтобы только смочить губы. И я передала ему эту крохотную часть силы, вдохнула ее ему в рот. Обнаружила обломки того, что сломала в нем Коломбина. Она сделала это с силой, причинив боль, что должно было послужить предупреждением. Она показала им муки, огонь, способный сжечь и уничтожить их, если они не захотят ей повиноваться. Я же предложила поцелуй. Предложила нежность. Любовь, наконец. Если бы за несколько мгновений до этого я не попробовала на вкус силу Малькольма, мне бы это, скорее всего, не удалось. Но его намерения были настолько чисты и неэгоистичны, что ardeur словно обнаружил для себя новое блюдо. И я подала им это блюдо, предложила выбор. Я предлагала им спокойную воду и безопасность. Коломбина же предлагала насилие и наказание. Она угрожала. Я обещала.

Я отбила их поцелуем, прикосновением. Они скатывались со скамеек, а я шла между ними. Дамиан и Натаниэль помогали мне, продвигаясь через толпу, прикасаясь и целуя прихожан. Ardeur обрел мягкость, какой я никогда раньше в нем не чувствовала.

Сила Коломбины потухла, смытая волной доброты. Волной прикосновений и целомудренных поцелуев. Волной, предлагавшей помощь. Мы спасем вас. Мы заберем вашу боль. Коломбине стоило бы помнить, что эти люди отдали все, что имели, все, чем они были, чтобы о них позаботились, чтобы помогли утихомирить их боль. Эту приманку используют любые культы - обещание любящей семьи; то, что люди считают любовью. Но любовь - это вовсе не отсутствие боли, это рука помощи, протянутая в тот момент, когда ты переживаешь эту боль.

Коломбина растерянно вскрикнула и нарушила договор. Она потянулась к Джованни. Я почувствовала, как она прикоснулась к нему. Не рукой, а силой. Силой, которую мы отталкивали, и сила это внезапно сделала резкий рывок. Ощущение такое, будто над нами поднялась огромная приливная волна. Я повернулась и посмотрела в ту сторону, будто это можно было увидеть глазами, но, разумеется, ничего не увидела. А потом это «ничего» ударило. И это было, как стоять в середине огненного вихря. Каждый вздох означал агонию и смерть, но дышать было необходимо. Сила скользнула вниз по моему горлу, и мне захотелось закричать, но воздуха не хватало. Не осталось ничего, кроме боли.

Сквозь эту боль прозвучал голос.

- Я заставлю боль прекратиться. Подчинись, и боль уйдет.

Этому голосу я ответила несогласным воплем, но такой тип боли рано или поздно способен сломать. Рано или поздно, ты просто скажешь «да», «да что угодно», только бы она прекратилась.

Я смутно чувствовала шершавость ковра на полу подо мной. Я знала, что корчусь на нем от боли, но все остальные ощущения съедала боль. Зрение затуманилось, показывая мне лишь смазанные, отрывочные образы, словно боль застилала глаза. Чьи-то руки пытались удержать мое тело на месте, но оно не могло лежать смирно. Для этого ему было слишком больно.

Голос в моем сознании произнес:

- Отпусти, и тебе станет хорошо. Просто отпусти. Смирись… Они тебе никто; отдай их мне, Анита. Отпусти их.

Я уже даже не понимала, о ком она говорит. Не осталось ничего, кроме боли, но какая-то часть меня не поддавалась. Ощущение было такое, словно под моей кожей все превратилось в огонь и теперь пыталось прожечь путь наружу.

Чьи-то руки удерживали меня, и их было достаточно много, чтобы почувствовать. Руки были крепкими и реальными, и казались лучиком маяка в море боли. Я чувствовала эти руки, чувствовала их реальность. А значит… Свет, обжигающий свет, солнечные лучи слепили мне глаза, и я горела.

Я закричала, но тут что-то накрыло мои губы. Поцелуй… и в этом поцелуе чувствовался сладкий, мускусный привкус леопарда. Мой собственный леопард встрепенулся, почуяв этот запах. Солнце теплое и хорошее, оно вовсе не обжигает. Я воспряла вместе со зверем Мики, и два черных, покрытых шерстью создания закружились в танце, поднимаясь наверх, к свету. Боль ушла, едва я вспомнила о мехе и когтях, зубах и мясе. Я вовсе не была вампиром. Меня она не могла сжечь. Ее сила действовала только на мертвых. Мне напомнили, что я, в отличие от них, очень даже жива.

Я заморгала в лицо Мики, нависавшее в нескольких сантиметрах от моего. Он лежал на мне, обхватив мое лицо руками. Я не могла повернуть головы, чтобы увидеть, кто прижимал мои руки и ноги к полу, но рук было очень много. Я чувствовала волка, гиену и человека. Прежде, чем посмотреть на тех, кто меня держал, я принюхалась. Мика пристально изучал мое лицо своими леопардовыми глазами.

- Анита? - позвал он, и в интонации его был вопрос.

- Я здесь, - прошептала я.

Тогда Мика сполз с меня, и я увидела Эдуарда, сидевшего на моей правой руки. Олаф держал правую ногу, Ремус - левую. Левую руку держал Грэхем. Я повернулась к ним и сказала:

- Можете уже отпустить меня.

- Пока нет, - произнес Эдуард. Тут я увидела, что он удерживал одну мою руку весом всего своего тела. Интересно, сколько ему потребовалось усилий, чтобы держать меня?

- Казалось, что ты вот-вот перекинешься, - сообщил Ремус слева.

- Если на очереди еще какой-то зверь, то нам не стоит тебя отпускать, - сказал Олаф. Здоровый мужик, размером с Грэхема в звериной форме, был настроен весьма серьезно. Наверное, даже Олафа впечатлила моя физическая сила. Что же я тут натворила?

Мне хотелось поспорить, но выражения окружавших меня лиц казались напуганными, или, по крайней мере, впечатленными. Причем в отрицательном смысле. Что бы я ни сказала, положения дел это не исправит, но мне все равно не нравилось лежать на полу в орлиной позе, когда меня держат беспомощной прямо в середине сражения.

- Наши слуги сразились, Жан-Клод, и мой все еще стоит на ногах.