Сергей Мусаниф - Понты и волшебство

И кто будет скучать по мне.

В двадцать шесть лет я сошел с ума и пережил печальную позднюю любовь. Почему же позднюю, в двадцать шесть-то лет? – спросите вы.

Вместо объяснения я приведу вам стихи, которые тогда написал (видите, до чего сумасшествие доводит). Никогда до и никогда после я не писал стихов, да и эти были дурацкими, глупыми, с ломаным ритмом и нечеткой рифмой. Однако, будучи справедливым к себе до конца, я привожу здесь весь текст, с некоторыми комментариями, без которых стихи будут непонятны читателю ввиду своей узкой направленности на конкретного человека. На нее.

Так много песен спето о тебе [35], Наташа [36],

Но слуха нет [37], и я их петь не буду [38].

Я стар и немощен, в мозгах осталась каша [39].

Вдруг ты ко мне явилась, словно чудо [40].

Ты – солнца луч, мне посланный в подарок,

Ведь в темном царстве я бродил без срока [41],

Я без тебя сгораю, как огарок.

С тобой я – факел… Нет, с другого бока [42].

Тебя сравнили с черепашкою морскою [43],

Ведь к смыслу слов жестока рифма [44],

Я на певицу ту смотрю с тоскою [45],

Ты для меня желанна, словно нимфа.

Твоя девичья красота, и нежность губ,

И блеск волос, и поцелуя сладость

К судьбе раба меня влекут,

И что ж, мне это рабство в радость [46],

Пускай зима [47], и холодно [48], и «Волга» [49],

И хачики с канистрами навстречу [50],

Я грустен, коль тебя не вижу долго,

Я туп, я не владею даже речью [51].

Тебе восемнадцать, а мне двадцать шесть [52],

Ты любишь «Энигму» [53], а я – рок-н-ролл.

Однако мне радостно, что все это есть.

Пока ты со мной, мне не нужен футбол [54].

Ты часто обидчива, часто жестока [55],

Я ж – старый моральный урод [56].

Во мне уж не осталось жизни сока.

Ночами плачу, часто вру… Ну вот.

И день прошел, закончен стих,

Сейчас пойду я в детский сад за братом [57],

Я буду громок, буду тих.

Но по тебе во мне тоскует каждый атом.

Я не поэт, эмоций певец,

И стих мой нескладен, и рифма не та [58],

И видно, что скоро наступит конец,

Тому, что назвал я просто: «Мечта».

Но стоит лишь тебя увидеть,

Такую юную, румяную с мороза [59],

То прозу жизни я готов возненавидеть.

Подать мне стих! К чертям такая проза! [60]

Вот я вижу, как вы хихикаете. А зря. В ту пору это был крик души.

Сейчас я и сам хихикаю. А все равно, когда я пишу эти строки и препарирую поэзию собственного производства, становится печально.

Почему мы расстались? Тому было много причин.

Она любила меня, часто говорила мне об этом, но, даже если бы она молчала, я все равно видел бы это в каждом ее взгляде, в каждом жесте. Она любила меня и хотела за меня замуж.

Я жениться не хотел. Даже не то чтобы не хотел, я просто не был к этому готов. Или не чувствовал себя готовым.

Любил ли я ее? Скорее да, чем нет, говорю я сейчас, пытаясь быть честным с самим собой.

Это был странный роман. Я уже указывал, что у нас не было большого выбора мест для встреч, бизнес мой только начинал развиваться, и большую часть времени мы проводили на работе. Это был роман почти без секса. Это был роман взглядов, жестов и мимолетных, словно украденных, прикосновений. Это был роман долгих разговоров, разговоров ни о чем и обо всем. Это было странно. Но, когда это закончилось, я понял, что это было хорошо.

Я был старше ее, и ей со мной было интересно. Она была младше меня, и мне с ней было легко.

Она не была наивна, восемнадцатилетние девушки в наше время редко бывают наивными, но она была чиста. Конечно, она заводила меркантильные разговоры, говорила, что мечтает о выгодном замужестве, но это были слова. Она была романтиком, она жаждала роз, признаний в любви и благородного и чуткого принца на белом коне.

Я не был принцем. К тому моменту я был уже не один раз бит этой жизнью, а занятия бизнесом в нашей стране выдавят романтику из кого угодно.

Но правда заключалась в том, что я испугался. Наши отношения, эти странные отношения, что ни говори, дошли до своей критической точки, и у меня не хватило смелости сделать следующий, логически вытекающий из предыдущих шаг.

Я не говорил ей о любви. Я любви боялся. Любовь – это самая страшная ответственность, которую может взять на себя человек.

После того как ты сообщаешь человеку, что любишь его, и слышишь ответное признание, ты становишься ответственным за все. За счастье и покой, за будущее этого человека, за все его возможные ошибки и промахи, за его победы и неудачи. Экзюпери был прав, он был чертовски мудрым, этот француз.

Я просто не хотел брать на себя эту ответственность. Эмоциями и чувствами я желал ее, желал так страстно, что Ромео по сравнению со мной был малышом из подготовительной группы детского сада. Но разумом, черт бы его драл, этот разум, я понимал, что счастлива она со мной не будет. Я не годился ей в мужья, чисто технически не годился, как деталь от «запорожца» никогда не встанет на «мерседес». Из нашего брака не вышло бы ничего хорошего. В быту я просто невыносим, и я не хотел, чтобы она это узнала. Помните, как сказал Маяковский: «Любовная лодка разбилась о быт»? Я не хотел, чтобы и с нашей лодочкой произошло нечто подобное.

Поэтому, когда наши отношения начали остывать, я позволил им остыть. Не буду говорить, как трудно это было и чего это нам обоим стоило. Мы не кричали друг на друга, не предъявляли никаких претензий и делали вид, что все нормально. Но она плакала по ночам, и я это знал. И я плакал по ночам, но она этого никогда не узнает.

Потом она встретила кого-то другого. Говорила, что он любит ее, говорила, что она любит его, и я делал вид, что верю, хотя все во мне кричало: «Дурак! Останови ее! Верни! Все еще можно исправить!» Но я молчал.

Мы поклялись друг другу в вечной дружбе. Потом она уволилась, и мы перестали видеться даже по работе. Постепенно наши жизненные пути разошлись. Я слышал, что она вышла замуж, но не знал, за того ли парня, который сменил меня, или за кого-то другого. На свадьбу меня не приглашали.

Время лечит все, так говорят. Может, оно и правда, но с тех пор стоит мне только услышать имя «Наташа», как я вспоминаю о тех вечерах, что мы проводили в тесном салоне моей машины, темноту на дороге, изредка нарушаемую вспышками фар, тихую музыку, льющуюся из колонок, и нежность ее губ на моем лице.

Считайте это моим запоздалым признанием в любви. Прости меня, Наташа.

За все те цветы, что я тебе не подарил, за все те нежные слова, что я тебе не сказал, за все те обещания, что я тебе не дал. Прости.

Итак, подведем итоги. У меня в жизни была первая любовь, долгая и безответная любовь, безумная страсть, искренняя симпатия, печальная поздняя любовь.

К тому времени, как я ступил на тропу войны с Темным Властелином, по отношению к женщинам я был законченным циником и считал, что все они, независимо от возраста, социального положения, сексуальной привлекательности, цвета кожи и прочих других параметров, во время оргазма шепчут «люблю» абсолютно одинаковыми голосами.