Елизавета Дворецкая - Весна незнаемая. Книга 2: Перекресток зимы и лета

– А ну давай, гром вас рази, молния пали! – заорал Громобой и сам прыгнул им навстречу. От вида нелепых, уполовиненных противников ему было жутко и весело.

Он боялся только одного: как бы дивии не вздумали бежать, потому что догнать их в этом диком переплетении стволов и ветвей будет непросто. Но они кинулись на него, размахивая своими дубинами, ощерившимися острой щепой, как деревянными зубами. Громобой с размаху рубанул топором по ближайшей дубине, и от удара ярко вспыхнула золотистая, с синей каймой молния. Тот дивий, что держал дубину, вмиг был охвачен ярким пламенем и запылал, как живой факел; истошно ревя диким голосом, он бросился прочь, а Громобой напал на другого. В крови кипел огонь, по суставам разбегались молнии; невероятная сила рвалась наружу, и каждое движение, каждый удар были для него наслаждением. Он бил и рубил леших топором, попадая то по головам, то по деревянным телам, то по дубинам, которыми те пытались закрыться, и каждый удар высекал новую молнию, бросал на кого-то из лешаков синий огонь, поджигал. Летела щепа, сыпались искры, на снег с шипением падали горящие ошметки коры. Вокруг Громобоя по лесу металось уже с десяток живых факелов; дикий рев стоял в ушах, душный дым кипел между деревьями: если бы не зима, то быть бы большому пожару.

Громобой все махал и махал своим топором, но все больше ударов проваливалось в пустоту. Вот последний лешак помчался в лес, унося на себе венец синего пламени, и больше никто на него не нападал. Тяжело дыша, Громобой огляделся: вокруг виднелась широкая вырубка, все деревья были сломаны кое-как, на разной высоте, истоптанный снег усеяли свежие щепки, угли и пятна синей лешачьей крови. Между деревьями бродил дым, медленно оседая, поодаль валялись, еще дымясь, две обгорелые колоды. Недалеко же убежали.

Вытерев рукавом мокрый лоб, Громобой развязал пояс и распахнул кожух. Из-за пазухи повалил пар, ему было отчаянно жарко. Сбросив на снег рукавицу, он посмотрел на топор в своей руке: серое прежде лезвие теперь горело ослепительным белым светом, а на самом острие дрожали синеватые легкие отблески, как на молнии в темной туче.

– Ну, батюшка, удружил! – вслух сказал Громобой и посмотрел вверх.

Небо было по-прежнему затянуто плотной серой пеленой, но где-то там, очень далеко, Громобою мерещилось слабое тепло Небесного Огня. Где-то за облаками перекатывались далекие отзвуки грома; их не было слышно, но Громобой чувствовал их, как будто они жили внутри его души. Ему легко дышалось: так легко дышит вселенная после грозы. И каждая битва его, сына Грома, теперь рождала где-то высоко-высоко отзвуки грозы. Гроза была еще очень далеко от земли, но она шла навстречу своему земному сыну, рвалась на волю из плена темных зимних туч, чтобы поддержать его в битве за весну, смыть с земли снег и холод теплыми струями весеннего дождя.

– Вселенная движется, и трепетна есть Земля… – сам себе сказал вслух Громобой и не понял, почему так сказал, откуда взял эти слова, так похожие на строки заклятья. – Слабоваты против меня дивии лешаки, – добавил он, оглядывая вершины деревьев, будто искал глаза собеседника. – Морока одна.

Это был не настоящий враг. Тот враг, ради встречи с которым он родился на свет, был еще далеко. И кто же он на самом деле – Огнеяр Чуроборский или Светловой Славенский? В разное время Громобой считал своим врагом то одного, то другого, но так и не ответил на вопрос по-настоящему. Но сейчас мысли Громобоя об этом враге осветились каким-то новым, более ясным светом. Отзвуки заоблачной грозы, которые он ощущал с каждым разом все яснее и ближе, помогали ему все лучше понимать себя. Упоение битвы не просто проходило, оно оставляло в нем впечатление в виде какой-то смутной мысли. В битве он становился Перуном, и небесный огонь закалял любое оружие, что попадалось ему под руку, даже простой снежок. И как Перун стремится к Велесу, чтобы биться с ним за освобождение Весны, так Громобоя все сильнее и отчетливее тянуло к Огнеяру Чуроборскому, в котором жила сила Велеса. Но где он? Где его искать? Похоже, там, где и сама богиня-весна: в Велесовом подземелье, в Ледяных горах.

– Дальше пойдем! – сказал Громобой своему топору и еще раз вытер лоб.

Широко шагая по глубокому снегу, он направился в глубь леса. Сначала он шел по следам – поломанным деревьям и дымящимся углям, – которые оставили убегающие лешаки. Потом следы кончились, глубокий снег лежал нетронутым, и Громобой при каждом шаге проваливался выше колена. А лес все густел; мелкие елки стояли плотным строем, и Громобой, продираясь сквозь цепкие зеленые лапы, ясно слышал стоны и вздохи. Густая цепь темных стволов походила на исполинский частокол. Бурелом, усыпанный хворостом, лежал густо, и серые, с облезшей корой, толстые стволы казались телами огромных змеев, которые залегли тут в глуши, выжидая добычу. Змей… Он, Огнеяр Чуроборский, – теперь тоже Змей. Свернувшись кольцом, лежит он вокруг Ледяных гор, охраняя свою драгоценную добычу, спящую весну…

Громобой шел медленно, с трудом выдирая ноги из снега, время от времени поднимая голову и оглядываясь. Лес вокруг него жил и даже не притворялся мертвым. Деревья шептали, качались, склонялись друг к другу; отовсюду Громобоя царапали взгляды жестких, как сухие сучья, невидимых глаз. Так и мерещилось, что вот-вот старые ели раздвинутся и из-за их темных спин выйдет… кто-то огромный, как ель, покрытый темной чешуйчатой корой, прямой, одноглазый, обросший зеленой хвоей, тяжелый и скрипучий, дикий, холодный, неживой…

– Ну, кто еще? – с вызовом, устав от этой молчаливой враждебности, крикнул Громобой. – Выходи!

Никто ему не ответил. Громобой шагнул еще раз, и вдруг позади него, где-то сверху, послышался шум, быстрый шорох, как будто что-то очень жесткое и косматое стремительно катится с вершины дерева вниз. Громобой поспешно обернулся, но не успел: перед глазами его мелькнула ветка с темной корой и множеством мелких веточек, похожих на когти, и тут же какие-то длинные, сильные путы обвили все его тело и сдавили так, что он только охнул. Крепкие тонкие прутья обхватили и сжали горло; на спине у себя он чувствовал что-то вроде бревна, и это бревно опутало его со всех сторон гибкими и цепкими отростками. Над плечом слышалось повизгивание, деревянный скрип, свист.

Под тяжестью неведомой нечисти Громобой упал на колени, захрипел, выронил топор и обеими руками вцепился в душащие путы у себя на горле, силясь их сорвать, но напрасно. У себя на груди он видел сплетенные черные ветки, и они давили его все крепче. Шатаясь, он на ощупь подобрал топор и неловко ударил себя по груди, стараясь разрубить эти путы, но обессилевшая рука развернула топор обухом. Живой куст у него за спиной дернулся и взвизгнул. Для второго удара сил уже не было; задыхаясь и хрипя, Громобой покатился по снегу, пытаясь сбросить оседлавшую его нечисть.