Владислав Русанов - Серебряный медведь

– Ты, старый, никак, своих ублюдков в университет пристроить решил? – подмигнула Пустельга.

– Цыц! Молодая еще меня… энтого… подначивать! Не решил! Откель у меня столько золота? А представить… энтого… могу.

– Устроить им испытание в Круге! – чудовищно коверкая слова человеческой речи, проскрипел Белый.

– Зачем? – Брови Мудреца поползли вверх.

– А чтоб знали! Зеленую поросль подрезать надо. – Дроу воинственно расправил плечи. Это выглядело бы смешно, если бы не вошедшая в легенды кровожадность остроухих.

– Никаких испытаний! – сказал, как отрезал, Кулак. – Мне наплевать на их дружбу или вражду. Я думаю, у каждого из них хватит ума не сцепиться, как голодные коты из-за кости. А жизнь рассудит…

– Верно, – кивнул Мудрец. – Жизнь и не такие узлы развязывала.

– Я предлагаю тебе, Антоло, – продолжал кондотьер, – и тебе, Желтый Гром, службу империи в составе моего отряда. Таким образом, – неожиданно он хитро подмигнул, – ваш уход из своих частей может расцениваться как переход на другую службу, а не как дезертирство.

– Вообще-то я не хочу воевать… – замотал головой Антоло.

– Тогда можешь вернуться в ту деревню, – подмигнул Мелкий. – Тебя там заждались!

Пустельга стрельнула в него глазами, словно орион метнула.

– Восемь из десяти людей, затянутых в эту войну, воевать не хотят, – сказал Кулак. – Просто иногда не остается другого выхода.

– Эй, погодите! – воскликнул Кир. – А мое мнение что, никого уже…

– Никого, Малыш. Запомни: кондотьер – я. Я набираю отряд. Мудрец, Пустельга и Мелкий – мои лейтенанты. Почечуй – коморник. Они имеют право голоса. Ты – не имеешь.

– Ах, так?! – Тьялец вскочил на ноги.

– Сиди. – Мудрец дернул его за полу куртки.

– По «Уложению Альберигго», – заметил Почечуй, – тебя… энтого… и выпороть можно. За неповиновение командиру. А уж потом… энтого… выгнать.

Кирсьен хотел закричать, затопать ногами, выхватить меч… Но вдруг подумал, что будет выглядеть как мальчишка. Даже еще дурашливее, чем тогда, когда затевал потасовку в «Розе Аксамалы». И что он этим докажет? Что неспособен учиться ни на своих ошибках, ни на чужих? Он махнул рукой и сел.

Воцарилось молчание. Немного в стороне сдержанно переговаривались остальные наемники. Наверное, чувствовали важность мгновения. На краю поляны фыркали лошади. Где-то в чаще горохом рассыпалась частая дробь дятла.

Антоло смотрел на искаженное обидой лицо Кира. «Ишь ты! Он и здесь вздумал себя вперед выпячивать. Его мнение… Нужно твое мнение кому-то, маменькин сынок, дворянчик сопливый! Я еще в „Розе Аксамалы“ заметил, что ты из себя представляешь. Мечом махать – это пожалуйста. А вот когда жареным запахло, удрал. Как последний трус. И своих бросил – ладно, мы ему нужны, как телеге пятое колесо. Да хотя бы ради того, чтоб тебе насолить…»

– Я согласен, – решительно сказал табалец, с удовольствием наблюдая, как дернулась щека бывшего гвардейца.

Почечуй крякнул. Мудрец кивнул одобрительно. Пустельга усмехнулась и толкнула парня локтем:

– Завтра же начну учить верхом ездить!

– Я тоже вступаю к тебе в отряд, – прогудел кентавр.

Кулак поднялся, смахнул травинки со штанов.

– Что ж, значит, все утряслось, – сказал он, потягиваясь. – Можно и отдохнуть.

Антоло встал и поймал на себе заинтересованный взгляд девчонки. Той самой, что кормила их лягушками на берегу старицы. Надо будет не забыть поблагодарить ее. Все-таки привела подмогу.

Командир гвардии, генерал армии, двукратный кавалер Золотого Трилистника, почетный гражданин Аксамалы, пожизненный герцог [25]и прочая, прочая, прочая, его светлость Бригельм дель Погго по прозвищу Мясник тяжело поднимался по ступеням. Если в юности и зрелости высокий рост и богатырское телосложение служили на пользу уверенно шагающему по служебной лестницы офицеру, то к старости он начал тяготиться ими. Некогда мускулистое тело обросло жирком, прибавив в весе едва ли не полкантара. [26]Не так отвратительно, конечно, как у прочих генералов, ровесников, крепко-накрепко засевших в совете верховного главнокомандующего. Те уже давно отрастили такие утробы, что в ночную вазу могли попадать лишь при помощи зеркала. Нет, Бригельм не опустился до подобного безобразия. И все же колени с трудом выдерживали отяжелевшее тело. К вечеру суставы отдавали такой болью, что хотелось карабкаться на стену прямо по лепному барельефу, изображающему морскую баталию – галеасы [27]адмирала Джотто ди Вьенцо догоняют и топят пиратские фелуки. [28]

Какая идиотская традиция разместила кабинет командира гвардии на четвертом этаже башни? А каждый день нужно подняться, опуститься, да еще и не один раз. Нужно либо переносить кабинет пониже – например, как на вилле Бригельма, выстроенной в один этаж, – либо уходить, передав дела более молодому генералу или полковнику. Стоит только свистнуть и преемников набежит столько, что хоть разгоняй. Как котов нерезаных…

Да, на покой очень хочется. С утра до вечера заниматься блаженным ничегонеделаньем. Учить старших внуков скакать верхом, стрелять из арбалета, фехтовать кавалерийским мечом, коротким пехотным мечом, двумя кинжалами на манер каматийцев. Играть с младшими в оловянных солдатиков – у него в доме их накопилось несколько тысяч. Не внуков, а солдатиков, само собой. А вечером укутать больные колени шкурой северной лисицы и покуривать трубочку, глядя на закат над Великим озером.

Мечты, мечты… Как жаль, что им не суждено сбыться. Служаки, подобные ему, умирают на службе, хотя всегда имеют путь к отступлению.

Нет, Бригельм дель Погго не будет торопиться. Кто-то же должен спасти Сасандру, если на нее обрушится беда? Разве можно доверить родину самодовольным, напыщенным соплякам, пятидесятилетним мальчишкам? Толстопузым чиновникам от армии и флота? Брезгливым дворянчикам, никогда не нюхавшим крови, не глотавшим пыли пехотных колонн и слез, когда закрываешь глаза убитому товарищу?

Кто из них может в трудный час для страны взять на себя ответственность? Взять грех на душу, в конце концов? Ликвидация бунта в припортовой части города, когда тысячи озлобленных жизнью нищебродов пошли громить винные погреба и склады, принесла ему кличку Мясник. Да, тогдашний дивизионный генерал, уже командующий гвардией, но еще не получивший второй Трилистник, окружил двумя полками взбунтовавшиеся кварталы и сбросил в озеро всех, кто не падал лицом в грязь, умоляя о пощаде. Тех, кто падал, попросту прикалывали мечами на месте. Умники жрецы после подсчитали – свыше трех тысяч убитых. Кроме взрослых и полных сил мужчин (отчего же они тогда не работали? Этот вопрос никому из жрецов в голову не пришел), погибли старики, женщины и дети. Это так. Бригельм и не спорил никогда. Но сколько людей нашли бы кончину, вырвись разъяренная, упившаяся кровью и вином толпа на улицы Нижнего или, не приведи Триединый, Верхнего города? Причем если в первом случае умирали совершенно бесполезные люди, которых и людьми называть-то неловко – отребье, шлак, отбитый от крицы молотом кузнеца, мякина, отвеянная хлеборобом, – то во втором были бы вырезаны купцы и ремесленники, жрецы и чиновники, дворянство, наконец. То есть те люди, на труде или службе которых держится могущество Сасандры, те, кто крепит в веках славу Аксамалы, богатейшего и величайшего города мира.