Владислав Русанов - Серебряный медведь

На Прорезной улице отряд пополнился двумя десятками студентов, пятеркой вольнодумцев и гвардейским сержантом, собственноручно сорвавшим с рукава нашивки. Подкрепление позволило им смело атаковать солдат, осаждающих доходный дом тремя кварталами ближе к Клепсидральной площади. Победа – не без помощи чародейства Абрельма, если подумать хорошенько, – вселила в повстанцев новые силы.

Толпа мчалась как на крыльях. Глаза людей светились тем ощущением свободы и уверенности в себе, которое зачастую делает простого человека неуязвимым, заставляет не замечать ран до тех пор, пока враг жив.

Когда впереди на фоне звездного неба замаячила приземистая башня аксамалианской городской тюрьмы, за Гураном шло уже больше тысячи человек. Студенты и горожане; перебежавшие на сторону восставших гвардейцы и стражники; воодушевленные идеей свободы добровольцы и откровенно разбойничьи рожи, ищущие наживы на улицах столицы; изящные дворяне и обтрепанные простолюдины.

«Что ж, – со злостью подумал вельсгундец, обращаясь к правителям империи, – вы этого хотели? Получите! Народ на колени не поставишь, сладкой ложью взамен суровой правды не убедишь».

Он взмахнул мечом, который снял с убитого офицера гвардии, и скомандовал приступ.

Трое суток в сыром подземелье – удовольствие, которого не пожелает никто в здравом уме и трезвой памяти. В замке ландграфа Медренского роль застенка исполняла яма, перекрытая сверху замшелыми бревнами. Глубокая – даже Мудрец, встав на цыпочки, не смог дотянуться до потолка, довольно широкая – около пяти шагов в поперечнике.

Их заставили спуститься по корявой лестнице (даже не лестнице, а обаполу с прибитыми поперечинами), а потом втянули ее наверх.

Об освещении никто не задумывался. Зачем оно заключенным? Пока не ушли стражники с факелами, свет проникал сквозь решетку, перекрывающую входное отверстие, и Кирсьен разглядел потеки на стенах, хранящих еще следы зубила и кувалды. Помнится, он еще подумал, что замок-то стоит на скале и подкопом из темницы не спасешься.

Кулак глупостями голову не забивал. Первым делом высмотрел кучу подгнившей соломы. Подошел к ней, пошевелил ворох сапогом.

– Эй, там, наверху! – крикнул он, задрав голову. – А свежей охапочки не подкинете?

– Обойдешься! – грубо ответил один из стражников, наклоняясь над дырой.

– Зря грубишь! – ухмыльнулся кондотьер. – Случаи всякие бывают… Сегодня я в яме, а завтра – кто ведает? Один Триединый…

– Чего?! – зарычал охранник. Хотел просунуть древко алебарды между прутьями и ткнуть седобородого наемника, но более разумные товарищи удержали его, а потом и вовсе увели от решетки.

Кондотьер вздохнул, плюхнулся на солому.

– Не вышло. А жаль…

– Чего жаль? – удивился Кир, присаживаясь рядом. Солома была липкой и скользкой одновременно. Гнилье гнильем! Молодой человек принялся вытирать измазанную ладонь о штаны.

– Брось, – опустился рядом Мудрец. – Лучше привыкай побыстрее!

– Да как к этому можно привыкнуть?

– Человек ко всему привыкает.

– Не знаю… – Кир покачал головой и скорчил зверскую рожу, уверенный, что все равно его никто не увидит.

Так и вышло. Кулак зевнул, крякнул и замер, вытянув ноги. Очевидно решил, что, пока суд да дело, нужно выспаться. Не так часто ему выпадают мгновения отдыха. Война, походы, марши… Хоть в темнице никто не дергает.

Мудрец мурлыкал какую-то песенку, мотива которой Кирсьен не узнал. И не мудрено – долговязый наемник не слишком-то дружил с музыкой. Как говорится, медведь на ухо наступил. Хотя петь любил, а на дружеские подначки Мелкого только улыбался.

– Почему Кулак злил охрану? – спросил парень, не сомневаясь, что Мудрец его слышит.

– Хотел оружием разжиться, – по обыкновению немногословно отозвался верзила.

– Не понял…

– А что тут понимать? Его алебардой стукнуть попытаются, а он ее заберет.

– А зачем? – Кирсьен пожал плечами. – Ведь не вылезешь.

– Не вылезешь, – легко согласился Мудрец. – Но уважать будут больше.

– Вот уж не думаю. Расстреляют сверху, и вся недолга.

– Хотели бы убить, уже давно убили бы. Еще в воротах.

Что верно, то верно. Если Джакомо Череп узнал их, то зачем было впускать опасных гостей в ворота замка? Или, уж если пустили, почему после беседы с ландграфом не пристрелили, а вздумали разоружить и бросить в подземелье? Не на выкуп же рассчитывает Медренский? Смешно даже предполагать подобное. Значит, его светлость имеет виды на кондотьера и его спутников. Хорошо бы знать, какие именно…

Хотя, если подумать, много ли вариантов может быть?

Пожалуй, правдоподобнее всего предположить, что ландграф ведет двойную игру. Для всех он – борец за свободу Тельбии, сражается с ненавистными захватчиками, прячет латников в засаду, вовсю укрепляет Медрен, вокруг которого должны сплотиться все, кому дорога независимость родной страны. Но его светлость еще и человек, обладающий живым, цепким умом. Он не может не понимать – Тельбия обречена стать новой провинцией Сасандры. Пригласив имперские войска, король Равальян подписал смертный приговор независимости своей державы. Номинально он, возможно, и сохранит видимость управления, но на самом-то деле… Пришлют из Аксамалы вице-короля, понастроят где ни попадя фортов и укрепленных городков, установят имперские порядки – таможня, сборщики подати, суды, сыск и тому подобное. И никакие крестьянские армии, состоящие из босоты, вооруженной вилами и косами, ни отряды латников, оснащенные не в пример лучше, ни интриги отдельных дворян, даже влиятельных и богатых, не изменят ситуацию. Тех, кто оказывал открытое сопротивление, сломают мощью сасандрийского оружия. Тех, кто интриговал и злословил, перекупят или убедят другими методами – возьмут семью в заложники, например. Таким образом, Медренский не может не задумываться о своем будущем, и очень даже возможно, что желает вступить в переговоры с генералитетом Сасандры. С тем же Риттельном дель Овиллом. Только хочет вести беседу не на условиях командующего пятой пехотной «Непобедимой» армии, а на своих. Для этого ему совсем не обязательно сдаваться в плен, а, напротив, хорошо бы убедить посланцев империи выступить в роли посредников, парламентеров.

Мысленно рассуждая в этом направлении, Кир не заметил, как задремал. Хоть и сыро, и холодно, а все-таки тихо и темно. Да и неспешное монотонное мурлыканье Мудреца укачивает почище колыбельной…

Проснулся он от смешанного чувства холода и голода, к которым примешивалось острое желание справить малую нужду. Молодой человек сел, обхватил себя руками, похлопал ладонями по плечам в тщетной попытке хотя бы чуть-чуть согреться.