Далин Андреевич - Зеленая кровь

В табуне можно перекидываться, когда никто из людей не видит. В деннике можно – когда вокруг нет конюхов. Но в стойле уже нельзя – немедленно заподозрят, если увидят, что ты снял узду или отвязался. А подкованным лошадям нельзя нигде – подковы непременно сваливаются, не держатся на трансформированных копытах.

Так что моей Старшей Ипостаси никто из людей не видел, подумал тогда Дэраш. А вдруг сегодня, когда людей в усадьбе у Филлиса так много, они не догадаются, что я – двоесущный, если выйти во двор? Вдруг они подумают, что я – человек? Они же пьют. Пьяный соображает очень туго…

Он перекинулся, когда все ушли. И при смене Ипостасей, и после стало так больно, что потемнело в глазах. Жалкое, жалкое человеческое тело, ничтожное тело. Перекидываешься – и презираешь собственный внешний вид. Слабое, жалкое, уязвимое тело трусливой твари. Смысл в нем – только очень удобные для сложных действий руки и возможность говорить, речь, которую сами люди ни во что не ставят, как нечто, само собой данное. Ничего хорошего в человеческом теле больше нет.

Тело палача.

Старая кобыла Неистовая Буря, тетка Дэрашу Третьему, сестра его матери, Зарницы, рассказывала в прекрасные летние ночи сказки о лошадях и людях. О святом человеке, который понимал весь мир, самого Зеленого и своего коня – как святой и его конь вместе бродили по дорогам, как в зимние ночи человек грелся у лошадиного бока, как они подолгу беседовали и человек с многим соглашался. О Хозяевах, которые никогда не причиняют лошадям боли, разговаривают и играют с ними, помогают им… и что нести Хозяина в седле – восторг, чувствуешь себя сильным и всемогущим, помогаешь товарищу, который не умеет бегать достаточно быстро… Только когда Дэраша увезли, чтобы выжечь клеймо, объездить и продать, оказалось, что все это сказки – всего-навсего.

Люди – тухлая мерзость. Отрава.

И Дэраш снял узду, вытер кровь с углов рта, втянул слезы в глаза, вскинул подбородок и вышел той потрясающе грациозной, легчайшей, изящнейшей походкой, из-за которой за него платили так много денег.

Он ужасно боялся, что конюшню заперли на ключ. Дрожа всем телом от ужаса и возбуждения, он подошел к двери и тронул ручку. Дверь отворилась. Пьяный конюх забыл ее запереть. А может, они еще собираются сюда прийти. Напиться хорошенько и помучить Дэраша еще и на ночь.

Надо торопиться.

И он прошел через весь двор усадьбы Филлиса совершенно незамеченным – только эта девица с повадками шестерки и с толстым задом уставилась и таращится так, что спина вот-вот задымится.

– Простите, нас, кажется, не представили… – все-таки заговорила.

Дэраш Третий обернулся и заставил себя выговорить разбитым ртом – язык и небо стерты железом до язв, привычно болит челюсть там, где выломали зубы для спортивного мундштука, и углы губ саднят и кровоточат:

– Потом. Я тороплюсь, – ну почему бы тебе просто не отстать, ну почему?

– Может, выпьем по рюмочке?

Дэраш обернулся и явственно представил себе, как впечатывает заднее копыто в это лицо с заискивающей улыбочкой.

– Я сейчас вернусь, – сказал, с трудом сглотнув слюну. – Подожди.

Готовно закивала, отстала. Дэраш пошел прочь, изо всех сил стараясь не ускорять шаги. Перед тем, как взгромоздиться на его больную спину, эта женщина сказала: "Какое королевское имя – Дэраш Третий! Какой удивительный красавец! Наверное, он стоил целое состояние, да, Филлис?" А Филлис гордо сказал: "Это призовой рысак. Стоит, как три отличных автомобиля, да еще было очень непросто убедить владельца его продать. Говорили, он норовистый, но тут, у меня, он сделался просто шелковым. Из любой лошади можно выбить дурь, если взяться умеючи". И гости смеялись. Над ним смеялись. Над Дэрашем Третьим, который смирился и стал покорным рабом.

Никогда. Никогда этому не бывать. Меня поймают и будут бить смертным боем, может быть, убьют, думал Дэраш, но я немного побуду свободным и покажу всем, что я не смирился. Филлис потерял свои поганые деньги. Если меня поймают, я убью Филлиса. Тогда будет уже все равно.

А если будут бить током, вспомнил с ужасом. Нет. Не знаю, что делать, но нельзя дать себя поймать. Уйду, как можно дальше, в этом теле. В этом безобразном человеческом теле меня никто не узнает. Лошади не перекидываются.

У ворот в будке сидит вахтер. На воротах медленно поворачивается стеклянный глаз видеокамеры. Меня сейчас увидят, подумал Дэраш. Увидят, поймут, что такого человека не было среди гостей, решат, что я чужой, будут бить, не как двоесущного жеребца, а как человека из чужого табуна… или – как это у людей зовется?… который пришел без спроса…

Можно выйти только в эти ворота. В эти ворота выводили Дэраша, когда Филлис отправлялся на прогулку в полях. Забор высокий, его нельзя перепрыгнуть. Как страшно…

Пожилой вахтер высунулся из стеклянной будке. В зеркальном стекле Дэраш увидел свое отражение, и ему стало еще хуже. Сразу видно, что я – не человек, подумал он. Моя грива, вороная, длиннющая грива, моя челка – никуда не пропали, падают ниже лопаток. Я выше большинства людей. Я держусь, не как люди. Моя вороная шкура не похожа ни на пиджаки, ни на жокейки. Мои копыта не напоминают ботфорты или кроссовки. Я пропал.

Вахтер вдруг расплылся в улыбке.

– Вы что ж, пешком погулять хотите?

– Да, – Дэраш постарался говорить как можно непринужденнее и четче. – Хочу погулять по шоссе.

– Будто уже и поздно… – но это было сказано беззлобно, как бы предупреждающе.

– Все равно. Тут слишком шумно.

– А если вас спрашивать будут?

– Я предупредил Филлиса.

Вахтер, похоже, расслышал едва заметное раздражение в голосе Дэраша, но не рассердился, а испугался:

– Конечно, конечно…

Нажал кнопку там, внутри. Открылась калитка, узкий проход для людей рядом с воротами. Дэраш кивнул, снова смахнул челку, падающую на глаза, и вышел на волю.

На заборе около ворот горели фонари, и на шоссе тоже горели фонари. Дэраш пошел по шоссе прочь, превозмогая желание перекинуться, вернуть себе свое настоящее тело и рвануть в поля, расстилающиеся по сторонам дороги, парящие туманом, нестись бешенным галопом, по-настоящему, забыть о боли, забыть о плене, забыть о рабстве, об узде, хлысте, шпорах… Казалось, что стоит только поддаться этому наваждению, как боль исчезнет, мускулы нальются силой, а пожухлая влажная трава полетит под копыта, сливаясь в мутные полосы. Это было бы очень хорошо… и Дэраш не выдержал долго.

Как только он вышел из полосы света в сумрак осеннего вечера, так и рванулся в настоящую форму. Бежать, бежать, бежать! Махнул через канаву. Мокрые от росы стебли хлестнули по ногам, по груди. Мягкая земля, поросшая сурепой, кипреем, мелким клевером, туман, расступающийся и клубящийся вокруг, далекий черный лес, тусклая медная луна, сырой, свежий, болотный запах, восхитительно легко наполняющий грудь…