Далин Андреевич - Зеленая кровь

– Корова – это человеку неинтересно…

– Нет, нет, интересно, – возразил Хольвин. – Мне все интересно. Продолжайте, пожалуйста.

– А убивали там и вправду много, – задумчиво сказал Пройдоха. – Правда, Старый, много?

– Туда, наверное, приносили добычу, – сказал Хольвин. – Убитых из вашей Стаи тоже туда отнесли?

– Нет, – подал голос Лютый. – Я тебе не говорил? С наших содрали шкуры, а тела бросили, где придется. Это я помню. Видел.

– Да, тела в лесу остались. За забором убивали, а не приносили мертвых, – сказал Старый. – Что я, не отличу? Там в одном месте пахнет так, будто кровь на метр в землю впиталась. По-твоему, так может быть, если просто тушу положить? Которая уже кровоточила в другом месте?

– А звери разные, – заметила Нахалка. – Но уж не волки.

– Да, точно, – поддержал Пройдоха. – Не волки. Пахло слишком так… – и облизался.

– Это что значит? – спросил Хольвин.

– А то и значит, – ухмыльнулся Старый. – Слишком приятно пахло, щенок прав. Вкусным мясом. Я бы сказал, лосем… или оленем. Может, еще коровой. И молодыми…

– Очень это все интересно, – сказал Хольвин. – Только мне бы еще увидеть это место…

Он не успел закончить, как волки подались вперед.

– Пойдем, – сказал Старый. – Пойдем посмотрим. Если ты хочешь посмотреть, чтобы потом их там убить – это очень справедливо. И полезно. Потому что для еды, конечно, все убивают, но когда мертвые убивают живых – это против Закона.

Хольвин встал. Волки тщательно потушили костерок, прикопав его песком и затоптав, спрятали под корягу кусочки кремня, которыми выбивалась искра – уже через пять минут Стая приготовилась к маршу.

Тем временем младшие окончательно освоились с присутствием поблизости человека. Веселый волчонок-подросток, по виду лет одиннадцати-двенадцати, игриво толкнул Хольвина лбом в грудь:

– А я тебя съем! Укушу сюда, смотри! – вытянулся на цыпочках, щелкнул клыками рядом с кожей и ущипнул за шею. – Я могу тебя съесть!

Хольвин рассмеялся и поднял волчонка за бока. Тот удивился и растерялся, забарахтался в воздухе:

– Эй, отпусти, так нечестно!

– Я боюсь тебя отпускать, – смеясь, сказал Хольвин, раскачивая волчонка в воздухе, как человеческого мальчишку. – Ты меня съесть обещал.

Волчонок смущенно хихикнул и нервно зевнул:

– Я пошутил. Отпустишь?

Хольвин поставил волчонка на ноги и взъерошил его роскошные волосы, алюминиево-серые, казавшиеся в лесном сумраке почти седыми:

– Я тоже пошутил. Ты храбрый, боец. Можешь съесть, кого захочешь, я поверил.

Стая, ухмыляясь, наблюдала за игрой – никто из старших не чувствовал угрозы в поведении человека, а поэтому волки забавлялись. Волчонок почесал нос; он постепенно понимал, в чем смысл урока:

– Да? Это шутка такая? Тогда подними меня еще разок.

– И меня, – попросил второй волчонок, гораздо младше. Хольвин догадался, что это милое существо с обветренным острым личиком – это сучка, самочка. В Стае уцелела еще одна волчица, еще слишком юная, чтобы быть серьезной боевой единицей, но сам факт ее присутствия давал Стае шанс.

Играя с волчатами, Хольвин окончательно решил, что эта Стая выживет, чего бы ему это не стоило. Конечно, "простые люди" больше всего боятся именно этих красивых северных лесных псов, считая их – и не без некоторых оснований – прирожденными убийцами и неприручаемыми дикарями… но что такое их охоты по сравнению с убийствами, на которые легко идут горожане…

– Далеко видно?! – говорил Хольвин, поднимая маленькую волчицу над головой. – Не боишься?

Она хахала и похихикивала, ее старший братишка тыкал Хольвина головой в бок, волки прошли чуть вперед – а посредник, закапываясь пальцами в еще по-щенячьи мягкую шерсть, думал: "Ну вот все и разъяснилось. Опять состоятельные сволочи стреляют волков. Место, которое видел и нюхал вожак – охотничья база, можно не сомневаться. Ловят живых оленей, кабанов, медведей, превращают их в мишени для жирных подонков. Олени, привязанные между деревьями, и пьяные медведи – это уже было, было… Только, похоже, Господу нашему с двоесущными, Зеленому, надоело терпеть человеческие подлости… Отче всего сущего, дай мне только отомстить этим гнидам за лес и невинных, беззащитных, убитых забавы ради – а потом лей все чаши гнева своего"…

Щенкам еще хотелось играть, но старшие волки уже отошли довольно далеко – и Хольвин поспешил за ними…

Парк начинался кленовой аллеей; кленовые листья пышными ворохами лежали на газонах и на песчаной дорожке, источая чудесный сдобный запах, какой бывает только у палых кленовых листьев и только в октябре. Листья нежно шуршали под ногами, в них резвились маленькие хранители, бледненькие и полупрозрачные, как всегда в городской черте. Лилия думала, что с асфальта улиц, конечно, надо подметать опавшую листву, но без этого ковра из сплошного шелеста со сладким запахом осень много теряет. Роза ворошила листья носками модных ботинок – похоже, думала примерно о том же.

Лилия надеялась, что в парке пустынно – рабочий день, спальный район, тихое послеобеденное время – но ошиблась. Гуляли женщины с детьми, гуляли обнимающиеся парочки. Компания молодых людей с открытыми бутылками пива в руках громко сожалела, что до аттракционов далеко идти, их голоса странно звучали в шелестящей тишине.

– Не могли другого места найти, чтобы орать, – поморщилась Роза. Лилия кивнула.

На маленькой песчаной площадке, куда выходили четыре аллеи, неподвижно стояла пегая запряженная лошадь. Женщина в джинсах и брезентовой куртке, с обветренным грубоватым лицом, сипло спросила:

– Хотите прокатиться на лошадке, девочки?

Лилия отрицательно качнула головой. Роза хихикнула:

– Это, вообще-то, живая лошадь у нее или нет? Смотри, стоит, как чучело, даже не шевелится!

– Может, устала? – сказала Лилия, рассеянно скользнув по лошади взглядом. – Живая, конечно.

– Да ну ее! Пошли, мороженого купим? – предложила Роза, сворачивая в боковую аллею. – Тут где-то ларек был…

Лилия пошла за ней. Лошади никогда не казались ей интересными животными. Красивые, да, но, похоже, не особенно умные – ведь двоесущных лошадей не бывает, хотя по слухам иногда перекидываются даже козы. В жизни Лилия не общалась с лошадьми никогда; в кино лошадь – это просто средство передвижения, вроде мотоцикла. Кажется, яркого образа лошади никто из писателей или режиссеров не создал: попадаются только абстрактно прекрасные рысаки – этакие престижные автомобили Средневековья – или смешные клячи. Ими иногда восхищаются на десять страниц, но никому они по-настоящему не интересны. В таком тоне и туалетом главной героини можно восхищаться.

Скучные звери. И ведут себя странно: живой зверь стоит, как парковая скамейка, опустив голову, глядя в никуда. Интересно, понимает ли хоть что-нибудь?