Валентин Маслюков - Побег

— И правильно! Не говори. — Волшебник грузно бросился на диван. — Значит так. Если ты надумала обратиться в какой-нибудь малозаметный пустячок, вроде карандашика, который я вынесу в кармане на волю, а потом приделаю ему ножки, то выбрось эту дурь из головы. Никакой заколдованный предмет наши заставы не минует. Прими это без объяснений: безопасность Республики обеспечена надежно.

— Вы… хотите устроить побег? — спросила Золотинка с позабавившим Тлокочана недоверием.

Он пожал плечами:

— Ты сама должна понимать, что твое нынешнее положением нетерпимо. Не можешь же ты вечно сидеть и ждать, когда тебя уморят!

— Я понимаю, — пролепетала Золотинка.

— Конечно, я возвратился. Оставить тебя в мучительной неизвестности?.. Еще одна ночь страданий? Я возвратился, чтобы сказать сейчас же: возрадуйся, дщерь моя, узри надежду! Представляю, что ты вынесла эти дни! Спала ли ты хоть часок все эти страшные дни и ночи?

— Я спала, — призналась Золотинка не без стыда. — Но ночам я спала.

— А я не спал.

— Что вам за это будет?

— Пустяки, обо мне не думай! Представляю себе, что это был за сон! Могу представить! — не унимался Тлокочан. — И как дышит грудь, каким вольным, просветленным взором глядишь ты теперь, когда я все сказал! Сказал — и облегчил душу! Я спасу тебя, нет сомнений! О, теперь, когда я это понял, я смело могу смотреть пигаликам в глаза. Зато они не могут. Сегодня поутру я встретил судью Маралана. Жалкое зрелище! От бедняги осталась одна борода! Право, я чувствую себя виноватым, оттого что принужден таить свое счастье. Тайна, тайна и тайна прежде всего! Ты должна понимать, что народный приговор не шутка. Его нельзя отменить. Я иду на тяжкое преступление, будь что будет — я конченный пигалик.

— В случае побега, — осторожно спросила Золотинка, — вы… уйдете со мной?

— Ни в коем случае, — вскинулся Тлокочан. — Я, может быть, плохой гражданин, но не предатель. Что я буду делать у людей? Торговать тайнами пигаликов?

— Извините! — смутилась Золотинка.

Но Тлокочан расходился, и оттого, что он не добавил больше ни слова, а только пыхтел, Золотинка совсем притихла.

Не имея права разглашать предложение Омана — несмотря на проницательную догадку волшебника, — Золотинка должна была думать о том, как выстроить отношения с обоими доброжелателями. Поэт обещал заглянуть завтра, чтобы, не откладывая дела в долгий ящик, утрясти подробности побега. Волшебник же уверял, что месяц-другой в запасе у них есть и нужно хорошенько обмозговать дельце, устроить все как-нибудь «без лишнего волшебства». Тлокочан, по его словам, имел кое-какие предварительные соображения, но предпочитал держать их до поры при себе.

Положим, Золотинка не без оснований рассчитывала, что найдет в себе достаточно изворотливости, чтобы объясниться с обоими, но изворотливость мало помогала там, где нужен был окончательный выбор. Как бы там ни было, негоже было водить за нос и того, и другого, на чем-то нужно остановиться. Выбирать же приходилось между собственной пользой, здравым смыслом, которые подсказывали ей, что нужно остановиться на Тлокочане, и общим понятием о справедливости. Ясно было, что Оман пострадает меньше, чем Тлокочан, который в случае успешного побега Золотинки теряет очень много, — общественное положение свое, а, может быть, и свободу. Нельзя было не понимать разницы между положением поэта — тот радовался приключению, как собравшийся удрать с уроков мальчишка, — и положением ответственного в делах государственного управления лица — волшебника.

Надежда на скорое освобождение сказалась бессонницей, какой Золотинка не знала и после приговора. Оставшись одна, она не ложилась. Глубокой ночью в дверь постучали.

— Простите, я проходил мимо — вижу свет.

Голос принадлежал Буяну. На пороге он прижмурился от ярко сиявших ламп.

«Еще один!» — подумала Золотинка, ограничившись для начала общим, ни к чему не обязывающим соображением, хотя пробужденное воображение ее помчалось вскачь.

— Вы не спите? — продолжал Буян, отметив взглядом обыденное Золотинкино платье со шнуровкой. — Увидел свет и набрался храбрости зайти, несмотря на поздний час. — Легкомыслию Омана, беззастенчивой повадке Тлокочана уважаемый член Совета восьми противопоставил многословную обстоятельность государственного мужа. Буян глядел озабоченно, если не сказать удрученно. — Решился зайти, — повторил он в третий раз, присаживаясь к столику, где стояло выставленное еще Тлокочану угощение.

Член Совета восьми не видел нужды торопиться, напротив, он поскучнел. Ссутулившись, осмотрел надкушенный персик, круглым серебряным ножичком старательно вырезал пострадавшее место, а потом, как это и подобает рачительному государственному мужу, возвратил починенный плод в вазу, поставив его подрезанным бочком вниз, чтобы не портил вида.

— Я не был у вас три дня, — молвил он глухо. — Как вы?.. Очень ли вы страдаете?..

Золотинка понимала, что бедняге станет полегче, когда он решится высказать то, с чем пришел, и она едва сдерживалась, чтобы не подсказать Буяну необходимые слова. Волнуясь и за себя, и за Буяна, сделала несколько шагов и снова села. Потом взяла изведавший и зубы, и ножик персик, подержала его в горсти сколько показалось нужным — не долго, и выложила вновь гостю.

Персик был снова цел. То есть можно было вертеть его как угодно, пять раз переворачивая с боку на бок, и при самом тщательном досмотре не обнаружить изъяна.

— Волшебство? — ненужно спросил Буян. Словно это могло быть что-то другое!

Золотинка не снизошла до ответа. Толстая персиковая косточка в кулаке лопнула, пробилась ростком, зеленый листок выполз между пальцами, расправляясь, потянулась веточка и на глазах более встревоженного, чем обрадованного Буяна стала деревцем. Оно ветвилось, зеленело, из-под кулака лезли жадно ищущие что-то в пустоте корни.

— Еще? — коротко спросил Буян. Он откинулся на стуле и следил за превращениями персика неулыбчиво и собранно… как-то требовательно, словно Золотинка обязана была ему отчетом.

Прошло несколько напряженных мгновений — Золотинка взяла скособоченное без опоры деревце, что-то смахнула при этом на пол, и еще выше подняла — на вытянутую руку. Листья увядали, чернели и как будто мерцали, обращаясь туманом. Туман становился гуще, шел тяжкими сизыми клубами, которые сползали на пол, лениво перетекая. И обращались в волны. Сверкающее на полуденном солнце море заполняло комнату.

Море было такое, словно бы Золотинка и Буян, большие, как башни, глядели на сверкающий голубой простор с высоты. Вдали проявился берег и горы. Упрятанный в складках рыжих холмов город. Угадывались в гавани корабли.