Валентин Маслюков - Побег

За горячечными мыслями Зимка едва заметила, что Рукосил, препакостно хихикая, в лихорадочной дрожи стаскивает с нее золотую цепь, отягощенную понизу холодным изумрудом, ту самую цепь, которую не снимала она со вчерашнего праздника рыбаков. Застежки не было, приходилось тащить цепь через голову, отчего и возникла у старика заминка. Твердо уложенная и оплетенная драгоценностями прическа Лжезолотинки поднималась надо лбом вверх и вширь на добрых две ладони — не так-то просто было пропустить подвеску через это величественное препятствие. А старческая беззастенчивость вывела Зимку из себя, с расчетливой злобой она рванула цепь и ударила — едва ли случайно! — Лжевидохина локтем в ухо. Ударила и не пожалела. Но и старик обнаружил неожиданное упорство: некоторое время он пыхтел и стонал, сплетаясь руками с женщиной, — пока не убедился в неравенстве сил. Золотинка-то недаром провела детство на море, орудовала веслами и тянула шкоты; еще полгода назад, обследуя чужое обличье, Зимка с немалым изумлением обнаружила у себя на ладонях — у Золотинки! — застарелые мозоли. И она с легкостью отшвырнула полумертвого старца.

Лжевидохин отвалил, задыхаясь, змеиные глаза его под криво просевшими веками слезились, блеклые губы тряслись — и такая злоба, что Зимка отпрянула.

Оба оглянулись на дверь.

— Зачем нам ссориться? — бросила Зимка.

— Действительно! — огрызнулся Лжевидохин. Никто из них не придавал ни малейшего значения словам. — Я хотел тебя видеть, — просипел между вздохами Рукосил.

— Я приехала! — столь же основательно отвечала Зимка.

— Сядем спокойно. Поговорим.

Зимка прислушалась, напрасно пытаясь уловить топот бегущих витязей. То ли Дивей замешкал, то ли Зимка утратила представление о времени, принимая быстротекущие мгновения за томительный час.

Сразу ослабевший старик опустился на короткую колоду и, стараясь отдышаться, показал место сообщнице. Поколебавшись, она послушалась. И тогда Лжевидохин с какой-то болезненной и бессильной жадностью снова обхватил ее за плечо, что пришлось стерпеть. Если потянет цепь — не дам, решила Зимка тогда же. Готова она была перечить и распаляла злобу. В сердце своем она уж покончила с Рукосилом, толкнула его под кинжал Дивея, потому и закаменела, избегая сомнений.

Он шумно сопел, обдавая гнилым дыханием, хватал себя за грудь, а другой рукой удерживал женщину. Зимка пыталась разобрать, что происходит во дворе. Оба молчали — великая слованская государыня в объятиях убогого старца. Вот насторожилась она, почудились отзвуки голосов, шаги… тяжелый накатный шаг, каким наступают, заградившись щитами, в латах, под нависшими на глаза шлемами с чудными перьями на гребнях… выставив копья, посверкивая клинками… витязи. Хмурые, скорые на расправу витязи! Они грядут поспешным и веским шагом. Зимка невольно напряглась встать, но Рукосил придержал ее:

— Не торопись, деточка… Не торопись, пташечка… Все-то еще успеем!

Спасение было уже за дверью. Зимка рванулась:

— Скорее, Дивей! Скорее!

Лжевидохин так и повис на ней, обхватив под мышками со спины, руки сцепил замком на изумруде — Зимка поволокла его, поднимая. Звенело железо, грянул запор.

— Я в руках злобного колдуна! Спасите! — взвизгнула Лжезолотинка.

Дивей с латниками рванули, сталкиваясь на входе. Чего-то страшного они ждали — вломились!

Отрывисто озираясь, словно отыскивая в темных углах кого-то еще, Дивей сжимал обнаженный меч. Бледный в своей решимости юноша готов был к чему-то страшному, но кого рубить? Укрытого за спиной государыни старика? — немыслимо. Втеснившиеся в сарай латники не лезли вперед полковника, случилась заминка — считанные мгновения нужны были воинам, чтобы сообразить, что происходит и как обойтись с ожившим мертвецом.

И тех же самых мгновений — не больше! — хватило Рукосилу, чтобы овладеть неимоверной силой Сорокона.

Запущенный когда-то Золотинкой искрень пробудил скрытую мощь камня и теперь едва ли не всякий способный чародей мог повторить однажды уже свершенное, не имея и половины Золотинкиного таланта. А Рукосил-Лжевидохин, волшебник далеко не последний, впал в исступленное вдохновение. Вся горечь утраченного и загубленного, злоба обойденного счастьем тщеславия, и тоска, и ненависть, томительный страх смерти и безумная надежда — вся эта жгучая, разъедающая душу смесь возмутилась. Сорокон вспыхнул режущим глаз зеленым сиянием, которое озарило заросшие паутиной углы, искаженные ядовитым светом лица. Изумруд потянул, поднялся над грудью государыни, но Рукосил удерживал его из-за спины.

Помертвев лицом, Дивей сунул меч в ножны, чтобы оторвать чародея от государыни.

— Бейте! — успела вскрикнуть Зимка. А камень тянул навстречу витязю, вырываясь из рук так, что разворачивал и старика, и женщину вместе. Изумруд чмокнул железный нагрудник, едва Дивей достал чародея за плечо, тонкая вороненая пластина окрасилась багряным пятном. Лжезолотинка взвизгнула, а Дивей, не понимая, дернул рукой, чтобы сбросить с панциря изумруд, стряхнуть пятно, и вскрикнул, обожженный. Отпрянул, бросив и чародея.

Настоящего жара Дивей еще не ощущал, прикрывал его надетый под латы кафтан, но предчувствие чего-то чудовищного заставило его обмереть в приступе внезапной тоски. Он попятился под взглядами остолбенелых ратников — нагрудник уже калился светлым, текущим жаром, запахло паленым. Может статься, Дивею пришла мысль о колодце, залить жар водой — он шарахнулся к выходу, наскочив на одного из стеснившихся там людей. От мимолетного столкновения огненная зараза перескочила на железный локоть, которым парень пытался защититься от прокаженного полковника. Багровое пятнышко прыгнуло; толстые щеки парня, зеленые в испепеляющем свете Сорокона, озарились неестественным мертвенным румянцем.

Лжезолотинка дрожала, потеряв голос, утратив волю: она шаталась вместе с чародеем и камнем, который увлекал их обоих к железу. И кто-то пытался еще достать укрытого за государыней чародея, сверкнул мечом, стараясь заскочить сбоку, — судорожным рывком Сорокон развернул их навстречу угрозе и клюнул замедливший в ударе клинок. Кончик лезвия вспыхнул, клинок начал плавится, и меч выпал из безвольной руки, брякнул оземь.

В то же мгновение раздался животный, душераздирающий рев — Дивей горел в раскаленных до красного сияния доспехах, кроваво-черными пальцами он судорожно хватал пряжки, чтобы освободиться от панциря, и отдергивался, обрывая сгоревшую, залипшую на пылающем железе кожу. Человек уж не мог метаться, объятый нестерпимым, умопомрачающим жаром, то был сплошной озноб, дрожь и вопль — обезумевшее страдание. Латники ломанули вон, шарахаясь от прокаженных и сталкиваясь на входе. Там, у солнечного проема, где топтали они упавшего товарища, проскакивали, как искры от кремня, огоньки.