Валентин Маслюков - Побег

Рев и крики, лязг железа и зловещее шипение при ядовитом блеске зеленого камня — ужас этот невозможно было остановить ни мольбой, ни остервенелой бранью. Зимка шаталась, подаваясь назад, на чародея, сверкающий перед лицом изумруд жег ей глаза. Ноги не держали, а старик наваливался на нее как на опору. Он вскинул цепь вверх, продернув ее через объемистую прическу. Освобожденная, Зимка пала на карачки и поползла по озаренному всполохами сараю — не ко входу, где корчились в дыму латники, а на рассыпанную груду поленьев в не затронутый огнем угол.

Рукосил кричал. Мелко перебирал он ногами, переступая, чтобы удержать Сорокон, как рвущую повод овчарку, и кричал что-то бессвязное. То была восторженная брань, словесный понос торжествующей злобы.

Охваченный жаром и дымом, заживо горел Дивей, он уж лишился голоса, лицо с разинутым ртом чудовищно исказилось, но держался еще на ногах, сотрясаемый мукой. Кто-то бился об пол, пытаясь затушить раскаленный панцирь, кто-то уползал через порог, остальные вырвались и заполнили своими воплями двор. Сарай клубился дымом и гарью, начали заниматься дрова.

Надсадно закашляв, Лжевидохин одолел увлекающий его в сторону, на железо, Сорокон и вырвался, наконец, вместе с дымом на волю. Двор был полон рассыпавшихся врозь людей: ратники, набежавшая отовсюду челядь, кто-то с метлой, женщина в переднике и с блюдом в руках, на котором высилась посуда; потерявшийся от изумления босоногий малыш. Одни метались, судорожно скакали, пытаясь освободиться от железа, и горели заживо. Другие в полнейшем столбняке наблюдали эти ужасы, словно испытывали потребность до мельчайших подробностей уяснить себе положение дел, а уж потом обратиться в бегство. Крошечные золотые шарики искреня, оставляя гарный след, бросались на разбросанные по двору шлемы, мечи, поножи, нагрудники и спинные панцири; иные из них уже плавились и текли, теряя форму.

— Вот он, колдун, вот! Убейте! — появление Лжевидохина в грязных портках и рубахе, с Сороконом в руках встречено было воплем. — Убейте его, что же вы?! — кричала женщина с обеденным подносом, но никто никого не слушал, всё заглушали жуткий рев и стоны заживо горящих людей.

И тогда — словно очнулись — все, кто способен был, обратились в бегство. Женщина бросила загремевший посудой поднос, малыш упал наземь и заревел. Всей толпой они и шарахнулись — прочь от чародея, под сень вязов. Объятые дымом и жаром, человек пять или шесть корчились во дворе.

Дряхлый безумный старец вопил, потрясал Сороконом. Он хрипел, изнемогая в диком торжестве. Он шатался, как пьяный.

Истошные вой и визг держали Зимку в сарае, пока можно было спасаться от дыма на полу. Она отворачивалась, чтобы не видеть обугленных, еще живых людей, но не могла не слышать удушливой вони. Путь к двери преграждал распростертый у порога труп; клочья одежды дымили на нем чадными огоньками, пузырилась изъязвленная плоть, а раскаленное добела железо оплавилось и свернулось огненными клубками. Один из них прыгнул во двор, другой, минуя ничем не примечательную Лжезолотинку, наскочил на ржавый треснутый топор у стены и начал его распалять до огненного совокупления.

Но больше уж нельзя было терпеть, опаленная жаром, Зимка задыхалась и кашляла. Местами горел пол, занимались дрова, потолок терялся в густых клубах. Зимка поползла к порогу, перебралась через обугленное тело, которое под ней дернулось, и вывалилась меж огней на воздух — невозможно было вместить его в легкие.

Она лежала, задыхаясь и не совсем владея головой, совершенно отуманенной; кашель разрывал горло. Потом — сразу или нет — Зимка поднялась на колени и осознала, что происходит вокруг. В безобразной пляске скакал рехнувшийся Лжевидохин, вонючим дымом исходили трупы, несколько разбухших тяжелых искреней пожирали остатки разбросанного по двору железа. Сизый дым струился под притолокой двери, что вела в задние комнаты особняка, и занимался огнем колодец. А дальше за усадьбой катился по лесу шум подступающей бури, набегающий гам и шорох — тот тяжелый, быстро растущий стон, какой приносит грозовой порыв ветра: зачинаясь с далеких окраин, буря быстро перебирает и гнет верхушки деревьев… и вот уже — оглушила обратившегося в слух путника.

— Бейте их! Перебить всех! Загоняйте! — кричал невменяемый Лжевидохин.

За спиной жахнуло, как взорвалось, Зимка резко обернулась: широкий язык пламени прорвался из-под тростниковой крыши сарая. Не задержавшись на этом, Зимка повернула голову к лесу. Оттуда, где поднимались высоченные вязы, сыпанули люди, они неслись во весь дух, самые крепкие впереди. И скоро — порождение мрака! — среди солнечных прогалин замелькали бурые чудовища едулопы, которые гнали людей, как стадо дичи, сокрушая отставших дубинами. Едулопы объявились повсюду, рассредочившись для широкой облавы.

Выпучив глаза, бешено отмахивал сапожищами бородатый малый, влетел на двор, не глянув даже в сторону скачущего колдуна, и дальше понесся без остановки, дальше!

Неведомо как оказавшись на ногах, Лжезолотинка рванула туда же, к конюшням, и с первых шагов поняла, что пропадет. Из распахнутых ворот длинного низкого строения, над которым уже витала гарь, хлынули лошади, выпущенные, как видно, конюхом; следом вылетел в одной рубахе и сам конюх, охлюпкой, на неоседланной, но взнузданной лошади.

— Стой! Куда! Я! — сорванным голосом завопила Лжезолотинка. — Государыня твоя! Стой!

Величественная ее прическа, из которой свисали, распутавшись, драгоценности, задранное на бегу платье, все в золотных прошвах, мелькающие чулки и туфли на каблуках заставили малого засовеститься.

— Садитесь, государыня! — отчаянно крикнул он, натягивая поводья, и протянул руку с намерением втащить государыню на круп лошади себе за спину. Но Зимка не поняла, не захотела понимать и резко рванула парня за руку вниз. Тот не посмел сопротивляться и послушно свалился, несмотря на опасность промедления, несмотря на бегущих уже к конюшне людей, за которыми гнались зелено-бурые, в тине чудовища. Узду он не упустил и присел, подставляя спину подножкой; Лжезолотинка ступила, плюхнулась животом на лошадь и заелозила, задирая платье, чтобы перекинуть ногу по-мужски.

Конюх помог ей, все обошлось, она устроилась в один миг, перехватила узду и ударила каблуками атласных туфелек. Лошадь прянула, оставив парня за собой.

Может быть, он рассчитывал, что государыня хотя бы оглянется.

Да куда там оглядываться! Зимка едва помнила себя от страха. К тому же упряжная лошадь хотя и не шибко неслась, да без стремян, без седла Зимка подскакивала мешком и только одно средство имела, чтобы не свалиться, — сцепить зубы. Она едва правила, заметив сразу, что лошадь сама косит глазом, чует ужасную погоню и прет напролом в чащу леса, где хлещут в лицо ветви, стегают по ногам кусты.