Валентин Маслюков - Любовь

А что прикажите делать? Кому довериться, если не Жучке? Буян прислал перышко, извещая о бывшем в столице переполохе, который он правильно связывал с Золотинкой, и спрашивал, что случилось, нужна ли помощь? Еще одно почтовое перышко было заполнено новыми беспокойными вопросами, Буян писал, что и сам собирается спешным порядком в Толпень.

Он не напрасно тревожился, да Золотинка не знала, как ответить, не имея ни чернил, ни бумаги, ни грифеля. Потеряв котомку, она лишилась множества нужных мелочей. Пробовала писать кровью на предплечье, но выходила ерунда, не разберешь ничего и больше двух слов не вместится. Двумя словами, да еще неразборчивыми тут не объяснишься. А чтобы послать за чернилами и бумагой Жучку, то для такой бесполезной жестокости надо совсем лишиться сердца. Ясное дело, что Жучка надорвется, пытаясь усвоить мысленный образ писчебумажной лавки. Это будет уже не чудо, а простое издевательство над собакой.

На том конце майдана, где питейные заведения и постоялый двор, по сумеречному времени ничего уж нельзя было разглядеть, когда послышался вдруг отчаянный гам, крики; с большим куском сала в зубах стремглав промчалась мимо дуба, увлекая за собой погоню, Жучка. Немалое время спустя, когда крикливая брань озверелых мужиков рассеялась по всей пустоши и мужики затерялись во тьме, отыскивая друг друга, Жучка возвратилась к дубу. Стемнело уже настолько, что Золотинка решилась спуститься, чтобы поделить сало с добытчицей и отпустить ее восвояси.

На сале с прожилками мяса дело быстро пошло на лад. Золотинка поздоровела, считай, что в одну ночь, и хотя раны ее являли собой пока что затянутые кожицей дырки, куда можно было вставить кончик мизинца, она задумывалась уже о вылазке.

Сбиваясь со счету дней, Золотинка чуяла, что поневоле теряет время, тогда как события вершат свой подспудный ход и складываются загадочной фигурой, которая предвещает новые коловратности. Притом же невозможно было сказать наперед к добру или к худу стремится рок событий. Золотинка все более склонялась к похожей на прозрение догадке, что движение лет подошло незримому, ничем нарочно не отмеченному рубежу, когда несильный толчок в определенном месте может вызвать обвальные потрясения, которые способны переменить жизнь страны и, затухая в своем распространении, всего мира. Так бывает в жизни великих государств. Приходит время и покой привычных установлений становится обманчивой видимостью, за которой скрывается уже нечто новое, незыблемый порядок сменяется неустойчивым равновесием, на взгляд сторонний и невнимательный мало чем отличным от того же порядка. Мир всколыхнется и, может быть, опять затвердеет в прежних или почти прежних фигурах, если только в известном месте и в известное время не последуют несколько не особенно сильных толчков… толчков почти случайных, непредугаданных и, однако, несущих в себе и смысл, и предопределение. События повернут так или повернут иначе, прямо наоборот, а этот таинственный миг, когда все смешалось и расстроилось, чтобы воспроизвести самое себя или сложиться заново — неизвестно, этот неповторимый миг… он и не повторится. Великая тайна бытия.

Золотинка лежала навзничь, раскинув ноги, а руки заложив за голову. Маленький человечек, такой крошечный, что тесное дупло представлялось ему пещерой, Золотинка обнимала мыслью весь мир… и, обнимая мир, сама росла, пробивая головой облака; в возвышенном просторе крепла и закалялась для свершений ее душа…

— Гляди-ка, братцы!.. Ведь полыхает! Ей-ей, полыхает! Чтоб меня перевернуло и хлопнуло, если не полыхает! Го-орим, братцы! — с диким восторгом заголосил где-то под дубом не совсем трезвый как будто мужичок.

Золотинка очнулась и повела носом, полагая, что пожар где-то под боком.

— Бежим, что ли? — отозвался другой голос.

— Куда ты побежишь, дурень! То ж Попеляны, княжеская усадьба.

Так начался для Золотинки роковой день, когда исполненный честолюбивых замыслов Почтеннейший Кот наложил свою шкодливую лапу на праздничное священнодействие в Попелянах. Не трудно было сообразить, что происходит что-то из ряда вон выходящее, а Золотинка томилась в дупле, вынужденная довольствоваться обрывками чужих разговоров — дупло ее выходило в сторону города, где нельзя было усмотреть ничего примечательного, кроме повсеместно забравшихся на крыши зевак.

Далеко за полдень на опустевшем торгу, да и по городу, надо думать, повсюду, прошелестело, как грозовое дыхание, зловещее слово Смок! Народ обратился к небу.

Золотинка хоть и сидела в дупле, пользуясь некой призрачной безопасностью отдельно от задерганного и задавленного потрясениями, сбитого с толку, обескураженного народа, но и там, в своей норе, ощутила нечто вроде преходящего оцепенения, которое проняло слованский народ, как одно живое, единое существо. Такого здесь вовсе не ожидали, хотя кто же не слышал о морском змее? Все слышали, все поминали, осеняя себя колесным знамением и суеверно озираясь, а вот — спустилось с неба на распластанных крыльях чудовище и обмерли. Как обухом по голове. Как в первый день творения, стоял народ, беспомощный и смятенный.

Толпень горел страшно, всю ночь полыхало зарево. Обезумевший народ бежал из города по мосту через окружной ров, бросался вплавь. Подавленные, словно лишенные жизни, растерзанные, и мокрые, и обожженные беглецы потерянно толпились со своими случайными пожитками на майдане, неведомо чего ожидая. На следующий день Золотинка услышала, что «столица-то выгорела, матушка, почитай вся». В это трудно было поверить, потому что в рассветном мареве тянулась серая гряда городских окраин, нисколько как будто огнем не тронутая. Дальше, там где ищущий взор, путался среди крыш и шпилей, поднимались сизые чахлые дымы, какие стоят над горячим пепелищем.

Впору было окликнуть какого мужичка подобродушнее, из тех, что чесали потылицу да кряхтели «поди ж ты! гляди-ка!», и подвергнуть его допросу: что же произошло и куда подевался змей, после того, как проломил через город? И отчего никто не вспоминает больше блуждающий дворец? Стоит он или провалился? Где Рукосил? И как объяснить тот всеобщий разброд и безначалие, какое Золотинка наблюдала из своей норы?

Скоро Золотинка узнала это без всяких расспросов. Узнала и нечто такое, что повергло ее в смятение и заставило оставить убежище, не дожидаясь полного исцеления.

Сенной торг с его пыльным, просторным, как поле, майданом, на котором в обычные дни терялись и возы, и люди, может статься, нельзя было считать особенно бойким местом, но, верно, оно таковым числилось там, где ведут учет всем бойким, общественным местам. Потому после полудня явился на майдан глашатай — рослый детина с барабаном, который воздвигнул себя в пустыне в неколебимой уверенности, что был бы глашатай, а народ найдется, и хорошенько прошелся палочками по звонкой, тугой барабанной шкуре; потом, без удивления обнаружив вокруг себя кое-какой жиденький народец, взревел надсадным голосом: