Чигиринская Ольга - Дело земли

Слуги по знаку девушки начали приближаться к нему — их маленькие ноги ступали с тем же мерзким чавканьем. Райко знал, что сил на сопротивление не будет — что ж, лучше пойти, чем поволокут брюхом по грязи.

Да что ж тут нужно сделать, чтобы выбраться? Может, разорвать окончательно паутинку — и тогда, умерев совсем, он вновь предстанет перед судьей?

Он подергал — паутинка вытягивалась, словно шелковинка сматывалась с кокона — но не рвалась. Цутигумо подошли уже вплотную.

— Пойду сам, так и быть, — сказал он, стряхнув их лапы — и побрел вслед за красавицей.

Сэймэй появился в доме, когда уже начали зажигать огни.

— Где господин?

— Там, в дальних комнатах, — Цуна поклонился до земли. — Он без сознания с самого утра, и…

— Я имею в виду — господин Тада-Мандзю, — уточнил Сэймэй.

— А, — мальчик снова поклонился. — Изволили, сильно осердясь, ускакать со своими телохранителями. Приказали седлать коня — и…

— Плохо, — сказал Сэймэй. — Что ж, проведите меня к младшему.

Господин Тада-Мандзю отбыл к войскам. Эта вода уже пролита и впиталась в землю, обратно не соберешь. Осталось спасать младшего. Из трех дел это должно было быть самым безнадежным, забрать добычу у хозяйки подземного мира — это вам не остановить зарвавшегося вельможу, но только тут Сэймэй всерьез на что-то рассчитывал.

— Рассказывайте, — бросил он, шагая вслед за самураем во внутренние комнаты.

— Вчера вечером господин и его отец изволили присутствовать на празднике у господина Татибана Сигэнобу. Среди ночи господин и танцовщица вдруг исчезли. Словно духи их похитили. Господин Тада-Мандзю изволили поначалу ничего не заметить, поскольку были навеселе… а наутро сюда, в усадьбу заявился слуга с повозкой… Сказал, что господин остановились в усадьбе на Шести Полях, и велели утром прислать кого-то с конем. Мы поехали на место все четверо — и нашли там трех убитых женщин и господина. Прошу вас, — юноша опустился на колени и раздвинул перед Сэймэем сёдзи.

У изголовья Райко сидел Урабэ и, перебирая четки, бормотал дхарани. Увидев Сэймэя, он поклонился, но молитву не прервал. Огромный Кинтоки сгорбился в углу. Садамицу, который приезжал за Сэймэем, еще не появился — он слегка отстал. Все-таки после темноты Сэймэй мог позволить себе срезать путь…

Кожа была сухой и холодной.

— Глупец… — сказал Сэймэй. — Сам обвинил себя и сам поверил.

Видение, посланное Сэймэю, было смутным: повозка и женщина. То живая, плотная и теплая, то призрачная, охваченная адским пламенем. Клубок смятенных чувств, переплетенных, спутанных, скользящих как парующиеся змеи по весне. Жалость, ужас, ненависть, горечь вины и дурманный привкус дикого, замешанного на боли, сладострастия…

— Самое странное, — сказал Цуна, — что на господине нет ни одной раны. У всех женщин есть, а у него…

— Ну-ка, разденьте его, — велел Сэймэй. — И больше света!

Последний приказ он отдал не столько потому что действительно нуждался в освещении, сколько чтобы занять чем-то двух мающихся служанок.

Цуна осторожно отвернул одеяла, Кинтоки распахнул на Райко нижние одежды. Действительно, кроме нескольких царапин, полученных в схватке с шайкой Сютэндодзи и уже заживших, на коже молодого Минамото не было никаких повреждений. Эти следы не всегда оставляют на шее — Сэймэй знал от матери о ритуале, когда кровь пьют одновременно из пяти надрезов на теле жертвы. Но на сгибах локтей и под коленями ничего не было. Разве что…

— Снимите повязку.

Цуна осторожно размотал ткань — и ахнул. Рана, которая уже несколько недель гноилась и не хотела заживать, в одну ночь затянулась чисто и гладко. А вокруг нее багровел след засоса.

— Какое же мы дурачье, — сказал от дверей Усуи.

— И чем бы вы помогли? — дернул ртом Сэймэй. — А вот теперь можете. Мне нужно, чтобы пока мы не очнемся, оба, в эту комнату никто не входил. Никто. Ни одна душа, живая или неживая. Хоть господин Тада-Мандзю, хоть Сын Неба.

Сэймэй увидел, как все четверо воспрянули духом. Это было наконец-то задание для них. Понятное, простое.

Он велел подать себе тушь и бумагу для обряда, а также принести соломенную веревку, гвозди и молоток. Пока слуги бегали за всем названным, Сэймэй снял эбоси, распустил волосы и сбросил верхнее платье, оставшись только в свободно ниспадающих нижних одеждах. Платье свое он расстелил рядом с Райко и велел еще подать футон. Когда принесли тушь, он написал на груди Райко знак «кай» — «возвращение», затем трижды обошел постель кругом посолонь, затем вбил четыре гвоздя по четыре стороны от Райко: на севере, на западе, на юге и на востоке — и на этих гвоздях натянул соломенную веревку. Еще один конец веревки он, отрезав, взял в руку.

— Теперь смотрите: когда я закрою глаза, завяжите веревку узлом. Сами не пересекайте этой границы и не позволяйте никому ее пересечь.

Он лег рядом с Райко, с левой стороны, взяв его левую руку в свою правую. Обмотал веревкой запястья, соединив их, потом — сжатые ладони.

— Затяни узел, — велел он Цуне и лег на спину. — А вы, господин Урабэ, что умолкли? Ваши молитвы мне не мешают.

— Но это же…

— Видите ли, господин Урабэ, я, конечно, живу во сне этого мира и торгую его иллюзиями. Но призывы к высшей силе во имя милости к живому мне не вредят. А вашему господину могут помочь… Не так туго, господин Ватанабэ, вы же не хотите, чтобы вашему господину было больно. Связывайте, как связывали бы почетного пленника: крепко, но без жестокости. Да, вот так…

Он закрыл глаза и услышал, как Цуна покидает очерченный веревкой круг.

Время потекло расплавленным желтым воском. С лежащими на полу вроде бы ничего не происходило. Кинтоки выглянул наружу, раздвинув сёдзи — там вроде бы тоже ничего не было видно и слышно.

— Нужно придумать что-то, чтоб не заснуть, — сказал Усуи. — Урабэ хорошо, он сутры читает, а я не знаю ни одной… Кинтоки, может, сыграем партию в го?

— А можно?

— Да отчего же нельзя? Мы же ничего такого ставить не будем.

— С тобой играть неинтересно — сразу понятно, кто победит. — Кинтоки растянулся на полу. — Пусть лучше Цуна сыграет. Начнется чего — разбудите.

Сказано — сделано: велели служанке принести столик для игры, разложили шашки и принялись за игру.

Цуна был не блестящий игрок, но быстро учился. Когда он проиграл две партии, его сменил Урабэ. Кинтоки, лежа на полу с мечом в обнимку, выводил носом так, словно в сякухати дул.

Можно было спать. Можно было играть в го. Хорошо служилому человеку, если есть кому отдавать приказы.

Когда на улице, простучав колотушками, стражи объявили час свиньи, Кинтоки проснулся сам — от холода.

— Что-то подмораживает сегодня, а? — сказал он, растирая плечи.