Дмитрий Стародубцев - Шерас

Андэль внимательно посмотрела на Божественного: он был обаятелен, великолепен, прекрасен… Она перевела взгляд на ДозирЭ. Тот, безнадежно изуродованный, показался просто отталкивающе некрасивым, однако глаза его — единственное, что напоминало о прежнем герое, — сверкали тем самым ослепительным огнем, огнем неуемной жизненной страсти, который всегда и придавал ее чувствам по отношению к нему особый неповторимый терпкий привкус.

— Андэль, богиня моя, — вдруг произнес ДозирЭ, заметив на себе взгляд девушки. — Помни, какой бы выбор ты сейчас ни сделала, я люблю тебя и буду любить. Пока бьется мое сердце…

— Ты будешь отвечать или всё решить за тебя? — нетерпеливо осведомился у люцеи Божественный.

— Я хочу быть с ним! — после напряженной паузы вдруг указала Андэль на ДозирЭ.

Все присутствующие не смогли скрыть замешательства, даже видавший виды Партифик. Что же касается Алеклии, то он не сдержался и с досадой сорвал со своей головы лотусовый венец. Он не мог и предположить, что девушка способна так смело противоречить своему Великому и Всемогущему — мужчине, которому еще совсем недавно была предана до беспамятства и поклонялась, словно идолу. Глупая вздорная девчонка! И как он ее не раскусил с самого начала?

— Хорошо, — спокойно сказал Божественный, притворно зевая. — Ты, ДозирЭ, — более не айм Белой либеры — я отпускаю тебя со службы и лишаю всех званий и всех наград. А ты, Андэль, — более не люцея Инфекта, я освобождаю тебя от всех обязательств. Вы оба можете идти. И ни о чем не беспокойтесь — вас никто не посмеет тронуть… Идите же!

Девушка, не медля ни мгновения, подбежала к ДозирЭ, едва стоявшему на ногах, и подхватила его. Он, не сдержав стона, тяжело оперся на ее хрупкое плечо. Они ступили несколько шагов, но вскоре ДозирЭ остановился:

— Мой Бог, так как же мои друзья?

— Всё беспокоишься о своем Идале? — лукаво посмотрел Божественный. — Иди с миром, не бойся, я же обещал!

ДозирЭ, волоча одну ногу, двинулся к выходу.

— Знаешь, ДозирЭ, а ведь однажды я тебя уже пощадил, — вдруг сказал в спину молодому человеку Алеклия.

Тот вновь обернулся:

— Это когда, под Кадишем?

— Да нет же! Совсем недавно, во время плавания, когда мы подходили к Дуканам. Вспомни плавучие акелины, покои Андэль. А ведь тогда ты совершил преступление не менее тяжкое…

Алеклия как-то загадочно улыбнулся. ДозирЭ без труда догадался, о чем идет речь. Он лишь кивнул головой, показывая, что всё понял, и одновременно этим кивком искренне поблагодарил Инфекта.

— Прости меня, Божественный, если сможешь. Я буду молиться за тебя день и ночь!

— Не сомневаюсь. Только не забудь о нашем уговоре!

— Я без колебаний его исполню, мой Бог, можешь даже не думать!

Наконец бывший белоплащный воин и бывшая люцея удалились.

Вскоре Алеклия появился в дворцовых купальнях. Прогнал всех слуг. Прогнал и музыкантов. Быстро разделся и без промедления вошел в бассейн с горячей водой. Теплые струи, казалось, должны были успокаивать, но чем дольше он плавал или лежал на горячих плитах возле бассейна, тем больше выходил из себя.

Вот! Поклялся быть жестоким, непримиримым, и опять! А ведь Вишневые потратили уйму сил, чтобы раскрыть заговор! Что я им теперь скажу? Мало того, что простил опасного заговорщика, но и пожертвовал ему свою нежную люцею, в которой души не чаял, которая была мне дороже всего на свете. И ей я хотел подарить лучшие драгоценности мира, посвятить все свои будущие победы, бросить к ее ногам покоренные страны. Гаронны! Как же так? Где же предел моей добросердечности? Глядя на историю с ДозирЭ, которому опять всё сошло с рук, ныне каждый посчитает, что может меня предавать, оскорблять, вызывать на поединок…

Так рассуждал Инфект, с каждым мгновением горячась всё больше и больше. Наконец он схватил золотую скамью тонкой работы и со всей силы швырнул ее в воду.

— Партифик! — с надрывом позвал он.

Неизвестно откуда появился старик. Спокойный и деловитый, как всегда.

— Партифик, ты когда-нибудь спишь? Пиши указ. Люмбера подвергнуть ристопии за то, что позволил зреть заговорам во Дворце Любви. Пусть теперь поработает веслом на галере. Неоридана Авидронского за оскорбление Инфекта изгнать из страны. Навсегда! Да, и еще: пусть жрецы найдут подходящий амулет, за ночь его подгонят под разбитый ДозирЭ и подкинут Панацею. Глядишь, и обманется.

Партифик ушел. Алеклия прислушался к себе и отметил, что начинает понемногу успокаиваться. Тут он зевнул и в охотку потянулся — ему захотелось спать.

ДозирЭ не вставал две триады. Бредил. В бреду вымаливал у Божественного прощение, беспокоился об Идале или, постанывая, звал Андэль. Иногда он приходил в себя и долго не мог понять, где он и что с ним. Потрескавшиеся бревенчатые стены, которые его окружали, и вся немудреная обстановка не имели ничего общего ни с помещениями казарм Белой либеры, ни с великолепными покоями Идала, ни с жуткими подземельями Круглого Дома. ДозирЭ пугливо озирался, с трудом узнавал знакомые лица и недоверчиво выслушивал историю о своем счастливом спасении. Быстро утомившись, он вновь впадал в забытье. В следующий раз, когда он просыпался, всё повторялось.

Андэль, нежная, заботливая, кроткая Андэль, всё это время была рядом. Она день и ночь не смыкала глаз, то и дело прислушиваясь: дышит ли? Если и покидала больного, то ненадолго, а ее место тут же занимал отец…

Все произошло так. Однажды утром, когда Чапло собирался в сады, он заметил приближающуюся крытую повозку, прибывшую из Грономфы. Старик поставил на землю кувшин с нектаром, с которым никогда не расставался, прихватил самострел и пошел навстречу незваным гостям. Через мгновение он увидел соскочившую с телеги на землю красивую взрослую девушку, в которой с трудом признал собственную дочь. Чапло был так рад ее возвращению, что даже не поинтересовался причинами явления его взору того обременительного довеска, который получил вкупе с Андэль. Не говоря ни слова, будто умирающий молодой мужчина среди поклажи дочери — это самое обычное дело, он, при помощи повозчика, вынул раненого из телеги и перенес его в дом. «Когда ты поедешь обратно в Грономфу?» — только и спросил он у девушки. «Никогда», — отвечала Андэль, и этого для него оказалось достаточным.

Старый цинит и не надеялся, что на склоне лет ему привалит такое счастье. Он сразу стал относиться к дочери, как к истиной владелице своего поместья, во всем ее слушался, потакал малейшим прихотям, ухаживал за раненым авидроном, как за сыном.