Вероника Иванова - Право быть

— Я не хочу лишать тебя свободы.

— Это не в твоей власти. И не в моей.

Она права. Нити Гобелена переплелись причудливым узором, ставшим приговором на двоих. Но я привык терпеть боль, а почему должна страдать Шеррит? Почему в уголках её глаз сверкнули... Слёзы? Нет, ты не должна плакать, драгоценная! Ни сейчас, никогда!

Как говорил Борг?

Обнять, прижать к себе и не отпускать ни на миг?

Я знаю границы моего мира.

Я могу защитить их.

Я никому не позволю причинять боль моему миру!

Пустота рванулась наружу через двери, открытые яростью, наполнила пространство вокруг меня своими алчными языками, но не остановилась, как бывало прежде, послушная и покорная моей воле, а продолжила свой путь. Путь разрушения.

Вот невидимое лезвие чиркнуло по ножке стола, и тот начал заваливаться на сторону. Вот жалобно заскрипела, повиснув на одной петле, ставня. Вот в досках пола пролегли борозды, оставленные когтями зверя, никогда не виденного глазами живых.

Я смогу защитить мой мир!

Сотни вихрей, втягивающих в себя древесную труху, обрывки ниток и пыль штукатуренных стен, заплясали по комнате, сталкиваясь друг с другом, чтобы в конце концов слиться воедино, окружая меня и Шеррит.

Шеррит...

Она не сводила с моего лица взгляда, в котором отчётливо читался страх. Ужас, нарастающий с каждой минутой. И всё же дочь Дома Пронзающих не двигалась с места. А потом, словно достигнув последнего предела прочности, в какое-то незаметное ни миру, ни богам мгновение серые озёра перестали бояться, превратившись... В зеркала, отразившие мой взгляд.

Ярость. Боль. Отчаяние. Упрямство. Пусть всё вокруг идёт фрэллу под хвост, но сколько же можно убегать от себя? Сколько можно душить собственные желания и стремления? Всё будет разрушено? Пусть! Но каждая пылинка руин будет нести на себе мой след, след моей души! Каждая горстка праха...

Край вихря прошёл совсем близко от Шеррит, задевая подол платья, и в воздух взметнулся серый шёлковый пепел. Пепел истины.

Я убиваю её. Я убиваю нас обоих. И даже если моя супруга согласна разделить со мной один путь, я не хочу умирать, пока... Не научился любить.

Серые зеркала снова наполнились страхом, но теперь уже моим. Убранства комнаты на втором этаже трактира «Три пчелы» больше не существовало, и вихрь Пустоты жадно облизывал стены, пробираясь всё дальше и дальше по Пластам реальности. Ещё немного, и весь дом развалится на части, погребая под собой виновных и безвинных, но, что ещё важнее, навсегда лишая меня шанса узнать что-то новое. И пусть отчаянная попытка потерпит неудачу, я должен попробовать, а не малодушно отказываться от неё.

Хватит! Прекрати! Вернись обратно!

Пустота повела сотнями ушей, мотнула десятками морд, но не остановила свою беспощадную жатву.

Возвращайся, кому сказал!

Вихрь игриво потёрся о мои ноги, оставляя топорщащиеся обрывками нитей дыры на штанах.

Нет, мы не играем, время игр закончилось!

Пустота недовольно замедлила бег, но только чтобы в следующий миг начать новый танец, ещё безумнее.

Я не буду больше просить тебя, не жди. Ты приходишь в этот мир по моей и только по моей воле, значит, я — твой господин, отныне и навеки, а слуга всегда знает своё... А ну, на место!

И Пустота расхохоталась. Победно, торжествующе, словно всю вечность от начала времён ждала именно такого приказа. А может быть, ждала, что однажды найдётся тот, кто решится ей приказывать. Расхохоталась, распалась на множество крошечных вихрей и...

Ринулась ко мне, неся вместе с собой колкие слёзы разрушенного настоящего.

Словно тысячи пчёл вонзили свои жала, а потом выдернули, вспарывая мою кожу. Всё вокруг горит. И я горю. Нужно потушить этот огонь, потушить... Но чем? Нужна вода? Вода... Что такое вода? Память ворочается медленно-медленно, скрипя, словно заржавевшие петли. Вода. Это что-то текучее, неугомонное, похожее на... Кровь.

Она брызнула сквозь бесчисленные порезы, долетая до изъеденного Пустотой платья Шеррит и оставляя на сером шёлке тёмно-красные следы.

Прости меня, пожалуйста. Я не хотел тебя пугать, но это единственное, на что я способен...

Она протягивает руку, касается моей щеки, и на нежной коже белоснежных пальцев тоже проступает кровь. Её кровь.

— Пожалуйста, уходи.

Я не трушу и не малодушничаю, не думай. Это самая искренняя и смиренная из просьб, когда-либо нуждавшихся в исполнении. У меня больше нет сил. Самый страшный зверь загнан в логово, но то, что осталось, всё равно смертельно для магии твоей плоти и души, бесценная моя. Понадобятся замки и засовы, сложенные из расстояний и времени, чтобы всё вернулось на круги своя. Хотя бы вернулось...

— Уходи.

Лужица крови на полу становится всё больше и больше, и если я потеряю сознание...

— Уходи, прошу тебя.

— Повторенное трижды подлежит немедленному исполнению, — глухо замечает Ксаррон. — Тебе лучше уйти, Шерри. Сейчас лучше уйти.

Она хочет качнуть головой, не соглашаясь, но, видимо, находит во взгляде моего кузена ответ на незаданный вопрос, покорно поворачивается и распадается тремя призраками, каждый из которых живёт лишь в своём времени.

— Ну разве можно быть таким беспечным?

Ксо подхватывает меня под руки, вглядывается в мои глаза перед которыми всё плывёт, качаясь на волнах усталости.

— Тебя хватит сейчас на Саван?

Хватит или нет, какая разница? Отправиться в небытие, носящее последние силы, всё равно лучше, чем видеть, как Пустота покрывает узорами ран драконью плоть.

Слышишь, драгоценная?

«Слы... шу...».

Она ответила без малейшей паузы, но словно очутилась вдруг настолько далеко от меня, что голос больше походил на эхо, каким-то чудом всё же пробравшееся сквозь бесчисленные Пласты пространства, хотя и потратившее на это путешествие едва ли не все силы.

Я должен был бы испугаться. Наверное. Но забытье успело захватать меня в плен раньше, чем страх.

Киан смахнул с кухонного стола несуществующую пыль и со всей возможной торжественностью спросил:

— Подать к бульону сушёные хлебцы?

Я представил, как щетина колючих крошек скребёт моё горло изнутри, и отрицательно мотнул головой.

— Ещё что-нибудь пожелаете?

Мне часто задавали подобные вопросы. Собственно говоря, любого из разумных существ, бродящих под лунами этого мира, время от времени спрашивают о желаниях, потому что способность нуждаться в чём-то неочевидном ни на первый, ни на второй взгляд, присуща только сознанию. С телом всё обстоит гораздо проще: о необходимости утолять жажду, голод и прочие естественные потребности оно сообщает регулярно и без туманных намёков, рапортуя, как добросовестный служака. Но едва лишь право желать уступается сознанию, начинается полная неразбериха.