Макс Фрай - Русские инородные сказки - 6

Четверо, сидящие в душном купе, молчали. Каждый хотел предложить То Самое, но каждый боялся отказа. Никто из них не смог быть сделать это в одиночку, даже тот, кто ездил на море каждый год. Стало понятно, что все немного важнее курортных романов, шашлыков и даже самого вкусного вина. Но, выйдя на перроне в пункте Б, они, практически не сговариваясь, пошли в кассы и взяли билеты. В ближайший город, где было море. Девушка с волосами цвета апельсина купила темные очки и купальник, женщина, похожая на Джульетту Мазину дала телеграмму маме. Мужчины курили у входа в вокзал, и на лицах их была решимость, за которой любой разглядел бы страх.

Они приехали в приморский город вечером, попили кофе в привокзальной забегаловке и стали думать, что делать дальше. Здравый смысл подсказывал, что нужно снять квартиры, поспать, отдохнуть с дороги. Но глаза женщины, похожей на Джульетту Мазину, уже светились в темноте мягким зеленым светом, а мужчина, который любил киндер-сюрпризы, почувствовал, что ноги его почти не касаются пола. Они взяли вещи и поймали такси, до моря.

Море проснулось от того, что ему было щекотно. Оно укоризненно посмотрело на лунную дорожку, а потом увидело на берегу людей. Море их вспомнило, конечно же. Каждый из них когда-то пришел сюда умирать. Причины были разные, несчастная и счастливая любовь, страх, ненависть, скука. Море не помнило подробностей. Зато море помнило, на что поменяло им новые жизни.

Девушка с рыжими волосами присела на корточки и коснулась ладонью воды.

— Мы вернулись, кажется, — сказала она.

Остальные только кивнули.

— Я вижу, — скептически ответило море. — Опять пришли умирать? На этот раз все вместе…

— Нет, — сказал мужчина, который любил киндер-сюрпризы. — На этот раз пришли жить. Вполне может быть, что все вместе.

Море усмехнулось, испугав стаю чаек, расположившуюся на волнорезе.

Женщина, похожая на Джульетту Мазину, сняла туфли и уселась на песок.

— Ты нам кое-что должно вроде бы…

Море с неохотой выбросило на берег уже очень старую бутылку, в которой тем не менее еще плескалась текила.

— Ты каждый раз забываешь, — сказал мужчина, который ездил на море раз в год.

— Да, — согласилось море. — Но я всегда жду. А вы всегда возвращаетесь.

…Епифания повернулась и постучала по стеклу, а потом, когда я голову поднял, пальцем поманила — иди сюда, мол.

Я говорю: я? Она мне из кабины кивает: ты, ты, а все остальные в окна уставились и сидят, довольны, что не их зовут.

Просто смешно, как они ее все боятся. Я вот не боюсь, совсем практически, подумаешь, колеса вместо ног. Я один раз в бассейне видел девчонку, так у нее вообще на ногах было по шесть пальцев, а между ними — перепонки.

У Епифании нет перепонок между пальцами. Но зато у нее руки в три сложения, как зонтики. Если в салоне кто-то орет, мусорит или, там, сиденья режет, она спокойно может дотянуться из кабины до самого последнего ряда и дать в лоб. Поэтому у нас в трамвае всегда чисто и спокойно. Всегда.

Подхожу к кабине.

— Иву, — говорит мне Епифания, — Иву, у меня опять перепутаны все переулки! Иву, ты же знаешь правила: еще раз ты мне спутаешь переулки, и я тебя высажу на первой же остановке, так и знай!

— Иву — чудесный мальчик!

Директриса дружелюбно улыбается, и Ана Паула улыбается в ответ, стараясь выглядеть как можно естественнее. Ана Паула всегда чувствует себя немного не в своей тарелке, когда ее вызывают в школу по поводу Иву, к тому же директриса, с этим ее ничего не выражающим лицом и скрежещущим механическим голосом, повергает Ану Паулу в трепет.

— Он что-то натворил?

Директриса качает головой.

— Иву — чудесный мальчик, — повторяет с напором. — Но он все время как будто… — Директриса щелкает пальцами с неприятным сухим звуком, и Ана Паула делает нечеловеческое усилие, чтобы не поморщиться. — Он все время как будто не здесь. Он весь в своем мире. Вы понимаете, что я хочу сказать?

Ана Паула нерешительно кивает. Она не очень понимает, но уточнить не решается.

— Ну вот, — директриса снова улыбается. — К тому же он регулярно путает мне переулки.

— Простите?!

— Уроки. Я говорю, он постоянно прогуливает уроки.

— Это уже четвертая школа, четвертая школа в этом году! Иву, что ты делаешь? Если тебя выгонят и отсюда, тебя больше никуда не возьмут! Ты понимаешь?!

Иву тяжело вздыхает.

— Мам?

— Что «мам»?!

— Если ты про переулки…

— Я про уроки, — чеканит Ана Паула. — Про уроки, которые ты прогуливаешь!

— Я не прогуливаю!

— Мать Епифания сказала, что прогуливаешь!

— Она врет! Если б я прогуливал, ей бы все равно не было видно из кабины, у нее темное стекло! Это она злится из-за переулков!

— Прекрати!!! — уже не сдерживаясь кричит Ана Паула. — Хватит! Я больше не могу слышать эту чушь про трамваи, кабины и переулки! Это школа, Иву, шко-ла! Не трамвай! Не автобус! Не космический корабль! Ты уже заигрался настолько, что не отличаешь, где твои фантазии, а где жизнь!

— Хорошо, — у Иву дрожат губы, но он изо всех сил старается говорить спокойно. — Допустим, я заигрался. Но ты же видела Епифанию! Ты же видела, что у нее колеса вместо ног!

— Господи, Иву! — Ана Паула не знает, плакать ей или смеяться. — Ну что ты несешь? Это просто инвалидная коляска!

Ана Паула курит на скамейке в темном парке и по сотому разу перебирает в голове все подробности сегодняшнего визита в школу. Зря она отдала Иву на пятидневку. Как чувствовала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Бедный маленький Иву… надо его оттуда забирать, пока не поздно.

Ана Паула с силой тушит сигарету о скамейку и тут же достает еще одну. Сейчас она выкурит только эту и пойдет наконец домой.

В этот момент скамейка вздрагивает. Потом еще раз, посильнее, и еще раз, и еще, как будто кто-то толкает ее снизу. Ана Паула вскакивает, хватает сумку и по влажному газону бежит к выходу из парка. Только землетрясения мне сегодня не хватало для полного счастья, думает она на бегу.

Я обижен на Епифанию. Зачем она сказала маме про переулки? Можно подумать, я нарочно…

Ну ничего. Я ей сегодня устрою. И пусть высаживает на первой же остановке, подумаешь!

— Ну вот видите, — скрежещет кто-то рядом с Аной Паулой. Ана Паула резко оборачивается и чуть не сталкивается с директрисой. На директрисе вместо ее обычного монашеского облачения надета широченная ночная сорочка, из-под которой торчат колеса. Иву прав, с ужасом думает Ана Паула, никакая это не коляска!

— Видите, — повторяет директриса, потирая колесо, как будто это ревматическое колено, — вот об этом я вам сегодня и говорила. Да что вы на меня-то уставились, вы на перекресток посмотрите!