Макс Фрай - Пять имен. Часть 2

— Мы приветствуем тебя, принчипе! — кричала толпа. — Долой Альбицци! Да здравствует "Установление Справедливости!"

— Тому два дня, как я приехал через ворота Сан-Никколо, а не через Сан-Галло, как вы ожидали — сказал мессер Козимо. — Сегодня будний день, ординарный четверг. Прошу вас, разойдитесь, приступите к своим обыденным занятиям. Давайте достойно проведем будний праздник.

И граждане Флоренции с радостью присягнули первому среди равных.

Тут появился зачинщик славного погрома Якопо Чинко и его люди, ведущие арестованных дельи Альбицци и тех, кто вступался за них.

Толпа возмутилась и кричала о казни.

Но мессер Козимо, рассмотрев израненных и измаранных грязью неприятелей, повергнутых у ног его, рассудил так:

— Тот, кто казнит или изгоняет своих врагов, тем самым показывает меру своего страха перед ними

Я предложу Синьории изгнать только тех, кто поднимал вооруженный мятеж и нанес ущерб имуществу горожан. Сродники же Ринальдо дельи Альбицци, если захотят, пусть остаются в городе, выплатив в казну пеню за смуту и нарушение "Установления Справедливости". Но сам Ринальдо должен будет искупить свою вину там", — и мессер Козимо указал в сторону плотницкой работы.

Монна Беатриче дельи Альбицци, испуганная избитая, в разорванном платье, зарыдала, и заламывая руки, стала умолять мессера Козимо сжалиться над ее своевольным мужем.

Мессер Козимо ласково успокоил ее, а люди на площади стали громко смеяться, потому что поняли наконец, что же за сооружение возвели плотники на помосте.

То была большая деревянная арка, изогнутая в форме замочной скважины.

Капитан Народа протащил мессера Ринальдо сквозь нее дважды — туда и обратно, изрядно поободрав ему бока.

Бывший при этом мессер Никколо да Удзано сокрушался и твердил:

— Язык! Будь проклят мой язык. Зачем я передал глупую шутку моего бывшего друга хитроумным Приорам…

Когда Ринальдо дельи Альбицци, пройдя сквозь замочную скважину, поспешно покинул площадь вместе со своими удрученными домочадцами, мессер Козимо сказал, оглядывая усмиренный город со спокойной суровостью праведного мужа:

— Вот теперь я вернулся навсегда. И с этого дня — запомните мой слова все — ни один, носящий родовое имя Медичи, не покинет Флоренцию. Скорее уж вот эта безгласная, бездушная и бездыханная статуя обретет голос, движение, ярость и страсть. — и мессер Козимо указал на изваяние гордой Иудеянки Юдифи, работы маэстро Донателло, эта статуя издавна была символом свирепого правосудия Флорентийской Республики — царственная женщина с лукавой и победоносной улыбкой заносила над головой поверженного Олоферна меч искривленный, будто адамантовый серп оскопитель Крона. К вящей радости народа — изваяние осталось безгласным, как и было — а если и почудилось старухам легкое движение плеча статуи — так то была всего-лишь бабочка траурница, вспорхнувшая с нагретой бронзы.

И мессер Козимо в благодарность судьбе и справедливости, как земной, так и небесной, с почтением коснулся губами щеки Юдифи, наградив ее целованием сильного.

С триумфом мессер Козимо вошел в Палаццо Веккио вместе с Советом Добрых Мужей.

А гигантская замочная скважина была перевезена в дворцовый сад дельи Альбицци, как позорный дар города.

И посейчас флорентийские граждане вспоминают тот день, как "Будний праздник".

Всякий, кто хоть единожды останавливался в гостинице "Встреча в Еммаусе", не может не оплакивать монну Оливию Камби, которая тихо и безбольно отошла в чертоги Господни два месяца тому назад.

Старая хозяйка гостиницы, женщина чистого нрава и красоты, не увядшей и в дряхлости, в свое время поведала мне немало удивительного.

Одну историю, произошедшую без малого сорок лет назад я расскажу вам слово в слово, так же, как бережно передала ее мне покойная монна Оливия.

В те годы монна Оливия была юной и нежной женою трактирщика Одоардо Камби.

Новехонькая гостиница, которую Одоардо построил вместе со своими родичами приносила славный доход и была уютна и чиста, как морская раковина. Накануне Христова Воскресения гостиница наполнялась паломниками и паломницами, все — и бедные и состоятельняе получали свою долю теплого крова и хозяйского радушия в ее стенах.

Несмотря на то, что наступили апрельские дни, погода оставалась ненастной, земля сковалась наледями, холод пронизывал и уничтожал все живое.

Гости, которые грелись у большого очага в обеденной зале, наперебой жаловались на дурноезжие дороги, померзшие виноградники и в земле погибшие зерна.

В те дни монна Оливия носила в чреве первенца и была отягощена не только плодом, но и теми причудливыми желаниями, которые свойственны беременным женщинам.

Ведь еще мудрейший Авиценна писал о том, что беременность сопряжена с необычайными странностями.

Одна женщина вдруг начинает жевать глину или известку, которой белят стены в деревнях, другой кажется, что она умрет, если ей тотчас не достанут среди зимы живую жабу, у которой она должна откусить лапку, третью разбирает охота на соленое, копченое и острое, четвертая не может носить платья из цветного холста, пятая жалуется на головкружение, если встанет против солнца, шестая испытвает дурноту, почуяв запах сожженой козьей шерсти.

Монна Оливия была обуреваема иной, более благородной склонностью — она страстно желала увидеть цветущий гранат.

Стоит ли упоминать, что фруктовый сад близ гостиницы "Встреча в Эммаусе", был и остается гордостью квартала близ ворот Сан-Галло.

Но из-за холодов цветение запоздало, и ничто не могло вернуть монне Оливии утраченную радость.

Каждое утро монна Оливия выходила в сад и пригибала ветви гранатов, надеясь заметить хоть один разомкнувшийся бутон, но все ее поиски были тщетны.

Оттого, слушая брюзжание паломников и байки странствующих подмастерий, монна Оливия, опустив прекрасное цыганское лицо свое, мотала в сотый раз не нужный ей клубок шерсти, безучастная ко всему.

Среди пилигримов и торговцев находился неприметный человек в облачении монаха ордена камальдульцев.

Когда Одоардо Камби, трактирщик, попросил его назвать свое имя, странник ответил, что зовут его Никколо Никколли. Он открыто поведал трактирщику о том, что давно уже считается флорентийским гражданином, хотя и не является уроженцем Тосканы, и ныне возвращается в город после долгих скитаний по чужим землям.

Одоардо вспомнил, что о мессере Никколли говорили, будто все свое городское имение он распродал для неизвестных целей, и теперь находится в крайней нищете. Вот и пришлось ему переселиться в скромную гостиницу у городских ворот. Теперь все его имущество составляли три сундука с секретом да дорожная сумка, но никто не мог сказать, что за кладь в них содержится.