Макс Фрай - Пять имен. Часть 2

Если бы не наша коварная соблазнительница, уютная и белая немецкая сушилка, разве же могли бы мы помыслить о таком ужасе, как установка новых окон? О беготне по различным конторам, сравнении цен, брани по телефону на предмет замерщика и закрытых глазах в тот момент, когда рука ставит подпись в договоре с суммой в виде пятизначного числа? Разве пришло бы нам в голову двигать мебель и ворчать на сквозняк? Разве отважились бы мы на все это своей волей?

Я убежден, что нет. Широкая русская душа живет нараспашку, что ей какие-то щели и сквозняки, к тому же для сидения за столом есть национальный русский табурет, слово «диван» имеет привкус восточной неги, совершенно непозволительной в нашем климате. А уж есть полулежа, уподобляясь римлянам — несомненно, означает высшую степень разврата, и, опять же, всем известно, чем кончили эти самые древние римляне. Мы — слабые, легко внушаемые люди, и мы не виноваты. Всему виной немецкая сушилка. Старая добрая бельевая веревка никогда, никогда не толкнула бы нас на такие излишества, как немецкие же стеклопакеты, никогда.

Вот так какая-нибудь злокозненная иностранная мелочь может перевернуть вам жизнь. Тем более, что они строят заговоры, я убедился.

Я даже не знаю, чего теперь ожидать: последним нашим приобретением был электрический чайник с подсветкой, потому что старый, побитый и давно утративший терморегулятор, не выдержал наглого бахвальства микроволновки и треснул (у нее, видите ли, гриль и сенсорная панель управления, а некоторые не способны даже выключиться, когда закипят). Теперь новичок стоит на кухне, горит изнутри синим болотным светом и неодобрительно поглядывает на кривые стены. Вчера ночью я слышал, как он о чем-то переругивался с плитой, та раздраженно лязгала разболтанной крышкой духовки, отругивалась и оправдывалась. Ох, чует мое сердце недоброе…

Меня тошнит.

Обожемой, как меня тошнит.

А еще Мужчина пристает; нет, я не жалуюсь, он имеет полное право, и я не против, но меня так тошнит…

Ну хорошо, хорошо, да, да, да, милый, о, да, мряяяяя!.. ыэк! Прямо на диван… так неудобно. И тут же мокрая тряпка, и достается, за что? Всемилостивейший кошачий боже, если бы я могла, я бы разве не спрыгнула? Ох, как мне плохо. Пойду, полежу на батарее, погрею мое бурчачее пузо, пузу больно, как они не понимают, что больно и плохо, и мутит, уже второй день мутит. У-уу… Люблю, когда чешут, не люблю, когда трогают нос. Звонить пошел, оставил в покое.

— Киру я могу услышать? Да, здравствуйте. У нас кошку тошнит желчью. Со вчерашнего вечера, и на сытый желудок, и на голодный. На сытый тошнит тем, что. Нет, съесть она ничего не могла, я почти уверен… Смекту я попробую, конечно. Да, спасибо. Но я боюсь за печень и почки. Да, это понятно, и мочу, и кровь, но сейчас-то что… Да, хорошо. Спасибо.

Молоко и шприц — это, знаете ли, слишком, этого я не люблю, а-арряу! Нет, я не хочу, я не люблю молока, да еще и из шприца, да еще в такой унизительной позе, это насилие! Пусти, пусти, мерзавец, коготь тебе в палец, в самое мягкое место, пустиииии!..

Фух, еле вырвалась. Чешет, уговаривает. Свинья. Натуральная свинья… Мр… Все равно буду дуться. Мрррр… урррр… слабые мы существа, женщины… ыэк! Опять на диван. Вот вам ваше молоко, я говорила, что не надо его в меня вливать, особенно с таким привкусом, этого никто не выдержит, вот отмывайте теперь диван и ковер, вот вам.

Но как же мне плохо… И есть хочется до безумия, а этот не дает… Понятное дело, последняя порция еды была вывалена на пододеяльник. Даже не ругал, вздыхал только и ходил с тряпкой. Не люблю я мокрой тряпки, брр, никогда не знаешь, что от нее ждать.

Удалось немного поспать, но какой сон на больной и голодный желудок… Лежу, вздыхаю. Мыр, мыр, чесать идут, да, да, у-у, мне плооооохоо, мыр, мырррр… опять шприц. Вот гады. Сволочи. Живодеры. Все, я надулась. Не кормят и гадость в рот льют.

Но вроде бы полегчало. Всю ночь спокойно проспала на батарее, вот как полегчало.

Утром опять тошнит. Господи, когда ж я сдохну, я ж похудела на полкило, я еееесть хочу, а-аа! Никто не любит. Не кормят. Если опять порошком в молоке поить будут — уйду. Умру под лестницей, вот.

Всем дали еды, мне одной дали черт-те что, кашу какую-то, но пахнет вкусно, вон как Серая лезет, она всегда лезет, а ей пальцами по носу, ага, ага! Мне даже полегчало. Так ее, так ее, это все мне, отдельная еда, да, даром что через полчаса наружу выйдет еще большей кашей, зато это только моя еда, вот. Уф. Ну, можно жить. Пойду посплю. Конечно, будет снова тошнить, но хоть какое-то время полный желудок.

Переноска. Зачем тебе переноска? Меня? Меня-я-яааа??

Ай! Ой! Гудят! Боже, как воняет! Боже, как трясет! Я погибну, я чувствую заранее. Погибну, погибну, ай, да что ж это такое! Всплакнуть, что ли, так ведь не поможет. Пришли. Нет, я отсюда не выйду. Я не выйду отсюда, я буду цепляться лапами, а-а!

У-у… измяли, истискали, на почки надавили, на желудок надавили, о, бедный мой живот… что они там несут, что я такое съела… Да, съела, клубок ниток, кусок полиэтилена, шарик от компьютерной мыши, сорок человек, корову и быка, и далее по списку! И теперь погибну во цвете лет, о, несправедливость! Чешут. Ох, чешут. Мр, мр, мрррр, можно, я вцеплюсь когтями в коленку, мне так легче? Спасибо. Мррр…

— Ну, пока мы ждем рентгена, мы вас проколем, и я вам все распишу. Да, с вашего корма надо снимать, а то вы получите гастрит и хроническую почечную недостаточность, сейчас это все цветочками, мы же не хотим, чтобы так было навсегда? Ну вот. Да, я тоже думаю, что в пищеводе ничего нет. Вот еще хирург посмотрит. Одна почка уменьшена, да, анализы обязательно, по моче посмотрим, надо ли делать кровь. Вы сами колете? Ну, отлично. Ты ж моя радость, шерсть так и летит…

Конечно, летит, всю истискали. Чешите теперь. Уррр… А кушать, между прочим, охота. С утра-то было всего ничего. О! И не тошнило ведь больше… Шприц! С иглой! Колют! Эй, полегче! Я тут, между прочим, умираю…

Неужто не умру?

Дома, дома, наконец-то дома, кушать, я хочу кушать, я ужасно хочу кушать, дай мне скорее чего-нибудь, ты же покупал, я видела, у меня за два дня треть миски твоей каши, больше ничего, я хочу куууушать!

Ух, как пахнет! Что? Кон-сер-вы! Мне! А! О! Скорее! Серая, уйди, это не тебе, это мне! Я тебя сама сейчас лапой, так ее, так, еще лучше — веником, ты знаешь, она ведь постоянно лезет мне в миску, просто изо рта вынимает, хотя сыпешь ты всегда из одного и того же пакета, а она все равно лезет, наглая, ведь правда? Ну что ты копаешься, трешь там что-то, таблетки какие-то, я съем, съем, я все съем, давай сюда скорее!

О, божественный (это лесть, божественны исключительно мы, но сейчас можно)! Он всех запер на кухне, они бессмысленно тыкались носами в стекло двери, а я, а я за этой дверью, одна в коридоре, и передо мной миска, и паштет в миске прекрасен, м-м, я ем, не торопясь, аккуратно и нежадно, я выбираю кусочки получше, меня не тошнит, только попа побаливает после укола, но это место мы потом налижем, а Серой — фигу, а не консервы, м-м, чавк, чавк, чавк.