Макс Фрай - Пять имен. Часть 2

— Как будто не было!

— Не-деяние в этом случае не подходит. И это ты тоже отлично знаешь.

— Очень хорошо. То есть ты предоставляешь не-деяние мне. Ты видишь, как я польщен и обрадован? Смотри на меня, черт бы тебя побрал!

Человек чуть повернул в его сторону лицо. Распухшие веки оставляли для глаз совсем узкую щель, в нее сквозь ресницы еще как-то можно было смотреть на золотое марево, в котором раскачивалась темная фигура. Лицо вопрошающего было бледно, белее снега, словно он впервые в жизни вышел на солнце из кромешной тьмы.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал теперь?

— Я хочу, чтобы ты отказался. Я требую. Я имею право требовать, чтобы ты подчинился мне — как родич, как единое целое. Мне не нравится эта твоя идея — умирать в человеческом теле.

— Ты сейчас ведешь себя глупо. Я не могу теперь это прекратить.

— Прекраснейшим образом можешь. Прыгай вниз, здесь достаточно высоко. Это будет куда быстрее и вернее, чем твое задуманное — здесь же я. Я поймаю тебя. Тело, конечно, достанется воронам, но какая разница?

— Я не могу. Я должен закончить.

Он сел и обхватил руками колени.

— Как ты не понимаешь, что я не могу? — повторил он, чуть не плача. — Ты зачем пришел? Отговаривать меня? Тогда уходи. Уходи, уходи, ты же мучаешь меня.

Невидимый тяжело вздохнул и сел рядом.

— Зачем ты это делаешь? — спросил он наконец очень тихо. — Ты можешь сказать, мне — зачем?

— Я спасаю тебя, — усмехнулся человек. — Но ты об этом не знаешь. Можешь спросить у Старшего, но он пока тоже не слишком хочет знать. Свобода выбора распространяется на всех нас. Мне всегда казалось это невероятно забавным.

Невидимый, хмурясь, смотрел ему в лицо какое-то время. Потом дернул губами и отвел взгляд.

— Кстати, о Старшем. Нам с тобой обоим придется какое-то время не показываться ему на глаза. Я даже не представляю, что он нам устроит после всего этого.

Человек хихикнул.

— Да уж. Но я и так появлюсь только через какое-то время. И… и было бы хорошо, если бы ты был поблизости и придержал меня, пока я не закончу. Просто на всякий случай. Раз уж мы собираемся не оповещать…

— Ага. Я буду сидеть на твоей гробнице с огненным мечом и гонять от пустого гроба твою свиту. — Он вытянул руку и показал куда-то вниз. — Легки на помине. Меня они не увидят, но, кажется, уже увидели тебя. Что ты им скажешь?

Человек пожал плечами.

— Правду. Я всегда говорю им правду — так интереснее наблюдать за тем, что они из нее сделают. Приходил Сатана, предлагал покориться ему и отказаться. С крыши Храма вот предлагал прыгнуть.

— А ты что?

— А я его усовестил и велел любезному родичу валить на все четыре стороны и не искушать меня боле.

Невидимый покивал.

— Угу, они, небось, еще и пишут за тобой?

— Еще нет. Но скоро начнут, я думаю. Тогда, когда я не смогу посмотреть, что же они там написали. Но ведь это не важно все. Пусть пишут, как хотят. Человеческий язык убог, все равно не выйдет путного. — Он опасливо заглянул через край, отодвинулся, встал на ноги.

— Ты только не забудь спустить меня отсюда, хорошо? В этом теле я лишен вездесущия.

Невидимый неподвижно сидел и смотрел на белое солнце. Золотое марево столбом раскачивалось и плясало вокруг него. В этом мареве очертания домов, мосты и башни принимали изменчивые, причудливые формы, как будто оплывали и таяли под полуденным солнцем.

— Красивый город, — сказал он. — И красивый храм. Жаль его.

Иуда говорит:

Как бы нам, мое сердце, пережить эту плохую, негодную, страстную неделю? А затем еще одну, и еще, и еще, и так до тех пор, пока не наступит весна с глазами цвета твоего неба?

Как бы нам, мой хороший, растянуть эти тридцать монет на такой преогромный пост, как бы нам прожить на хлебе и рыбе, неразменных хлебе и рыбе, как бы нам напиться хмельной воды на какой-нибудь свадьбе?

Как бы нам сменить пыльный выцветший плащ на царский багрянец, где бы нам добыть венец, из каких цветов, ведь еще не сошел снег, и одни шипастые прутья торчат из земли вместо роз?

Как бы нам, мой бессмертный, обернуться в саван, лечь под камень и воскреснуть на третий день, чтобы открыть глаза, — а уже весна?

Христос говорит:

Как-нибудь, мой мальчик, как-нибудь.

Ты только к осине не подходи.

Давай, — говорит, — играть, будто я умер, а ты еще нет,

и вот ты идешь по улице, грустно тебе, пусто тебе,

ясно тебе, что теперь так будет всегда, и вдруг — я иду

навстречу, как ни в чем не бывало. Что скажешь?

Подставляй, — скажу, — правую щеку. И левую наготове держи.

Макс Фрай

Ты поспи, я побегаю, а потом я посплю, ты побегаешь, и, чур, помнить, кто у кого во сне бегал и чего видал на бегу! устанем — собьемся, собьемся — запутаемся, запутаемся — будем оба сниться кому попало.

Я тебя сотворю, а потом ты меня напишешь, будешь писать всю жизнь, а под конец решишь, что сам все придумал, а потом умрешь и придешь ко мне. А у меня твоя книга, все, сколько ты ни написал, мы сядем и вместе перечитаем.

Или давай я умру и лягу на дно, и буду лежать там, пока тебе будут сниться сны, такие настоящие, что ты перестанешь понимать, где сон, а где явь, и однажды возьмешь лодку, пойдешь на озеро, лето кончится, начнется сентябрь, и ты поплывешь над темной водой. Увидишь меня на дне, опустишь руку в воду, поймешь, что вода остывает.

Тогда назови мне мое имя.

Или вот еще хорошая игра: я буду творить всяких небывалых зверей, а ты их называй, как придется. Вот, смотри: тело кошачье, лапы собачьи, голова козлиная, хвост львиный, постоянно хихикает, питается человечиной.

Да, единорог, откуда ты узнал?

А хочешь, поговорим о любви: я буду просить тебя, а о чем — не скажу, я буду мучать тебя, а зачем — не открою, ты будешь страдать — а за что, не поймешь никогда. А я буду говорить и говорить, взахлеб, но так, что ты не поймешь ни слова, зато будешь плакать и примерять на крюк веревку, но, чур-чура, даже тогда нельзя забывать, что на самом деле этот разговор — о любви.

Ты будешь жесток ко мне, ты будешь говорить много недобрых вещей, ты станешь кричать, что у тебя от таких разговоров лопается голова, а я даже тогда не забуду, что на самом деле — рвется сердце.

А еще вот можно сделать так: я тебя буду держать, а ты за меня — раскачивать, но держать я буду плохо, еще хуже, чем ты раскачиваешь, и не удержу, ты перевернешь небо и землю, но погибнешь, и тогда мне станет так невыносимо, что я приду к тебе, и ты убьешь меня. А на третий день оба воскреснем. Заодно с твоим бессмертием ничего решать уже не придется.

Если я бумага, то пиши на мне,

я держатель тебе.

Если я холст, то рисуй, а то еще можешь крестиком поучиться вышивать, тоже дело хорошее.

Я держатель тебе.