Святослав Аладырев - Извек

— Добро, здесь и подождём.

Ворон тут же принялся общипывать чахлые кустики. Нехотя оторвался от еды, когда хозяин, сдёрнул уздечку и потрепал за длинное ухо.

Когда из перемётной сумы показалась жареная утка, величиной с индюка, Микишка подскочил, как ужаленный.

— Ну, дядько, ты даёшь!

— Пока не даю, пока только достаю, — поправил Извек, выгреб пару горстей лепёшек и, наконец, к вящей радости Алтына, выволок давешнюю флягу. — Ну, пора и перекусить.

Микишка всхлипнул от восторга.

— Какое там перекусить! Попируем не хуже князя, правда вина маловато…

— Хватит тебе вина, — проворчал Сотник. — Его здесь целой дружине хватит, и коням в придачу.

Алтын оглянулся на Ворона, который тоже удивлённо пялился на флягу.

— Видать, непьющие у вас дружины! — сочувствующе предположил Микишка.

— Пьющие, пьющие!

Извек отломил утиную ногу, протянул спутнику и весело добавил. — И едящие! Причём много. Ну, за встречу!

Микишка самозабвенно осушил чашу и вгрызся в румяную утятину. Закрыв глаза, прожевал сочный кусок.

— До чего ж необыкновенная хозяйка готовила, здоровья ей и долгих лет, — уважительно изрёк он и снова вцепился в утиную ляжку, наблюдая счастливыми глазами за повторным наполнением плошек.

— Эт ты точно сказал, — улыбнулся Сотник. — И про хозяйку, и про долгие лета. И надо бы дольше, да некуда.

Он поднял чашу, кивнул. Осушили по второй. Умяли ножки, принялись за крылья. Чаши наполнялись ещё несколько раз, пока Микишка, глядя на оставшееся от утки туловище, не забеспокоился.

— Слушай, давай остальное оставим. По Проплешинам дня два переть, а жрать там нечего, нечисть всего зверя извела, галок с воронами и тех пожрали. А морды нелюдям натощак бить не больно сподручно.

— Не боись, паря, не оголодаем.

— Да я не боюсь, но всё же оставить бы птицу, вон ещё печенья куча, а я за водой сбегаю, вина, наверное, тоже на глоток.

— Ну, сбегай, ежели не лень. Печенье — тоже еда, хотя и не совсем для мужиков.

Алтын уцепил плошки и припустил к ручью. Сотник с неохотой спрятал остаток гуся, следом побросал кости, взамен выгреб лепёшек, оглянулся. У ручья удивлённый Ворон внимательно наблюдал, как здоровый молодец, на полусогнутых ногах, семенит с плошками по песку. Извек встал, подождал водоноса и вытянул вперёд руки.

— Плесни—ка!

Счастливое лицо Микишки вытянулось, он судорожно глотнул.

— А как же вода?

— Твою на две разольём, вином разбавим, вот и будет хорошо. Плещи!

Алтын опустил одну чашку. Из второй, тонкой струйкой, лил на широкие жилистые ладони. Вода кончилась, Сотник вытер руки о штаны и присел к печенью. Флягу двинул приятелю.

— Наливай!

Тот бережно располовинил оставшееся в своей чашке. Взялся за флягу и выронил из рук. Схватил крепче, поднял и замер. Отгоняя наваждение, тряхнул головой.

— Она же…

— Да наливай ты! — не выдержал Извек. — Не чудится тебе, не… чудится! Фляга полная.

Вино, в дрожащих руках, полилось неверной струйкой. Неверяще глядя на рубиновый напиток, Микишка обалдело забубнил.

— Светлые боги, чудеса! И не сплю вроде, и не намухоморился, и не упился пока… как есть чудеса!

Извек ухмылялся зачарованности спутника. Наконец не выдержал, успокоил.

— Да не рубись ты так, Микиша, сказано тебе — всё хорошо. Ты в здравом уме, не бойсь и не удивляйсь. А флягу я у знакомой кикиморы позаимствовал, если это тебя утешит.

Парень опустил флягу, обиженно посмотрел на дружинника, сдул с пробки песчинки и буднично сунул в горловину.

— Почто сразу не сказал? У кикимор знамо дело, и не такие чудеса встретишь. Тем более у знакомых. Я уж думал, ты сам колдун. А кикимора — эт ничего, она баба своя. А своя баба…

Он умолк, поднёс чашу ко рту. Украдкой окунул край оберега, глянул, облизал и с удовольствием выпил. Помолчав, блаженно заключил:

— Своя баба — это хорошее пойло.

Сладкие лепёшки уходили в охотку. Когда на тряпице остались две, Алтын сыто зевнул.

— А это, думаю, на завтрак сгодится. С утра много есть — вредно.

— А с вечера?

— С вечера вообще — смерть! А умирать лучше сытым!

Он засмеялся, но, когда над головой прошла волна тёплого воздуха, смолк, икнул и оглянулся. За спиной стоял Ворон, шумно втягивал аромат печенья и выразительно смотрел на Микишку.

— Понял, понял! Только не гляди так, а то заплачу! — проворчал Алтын, сгрёб лепёшки и, отдав жеребцу, показал пустые руки.

Ворон благодарно ткнулся губами в ладони, коснулся ноздрями Микишкиной физиономии, тот болезненно поморщился.

— Болит? — посочувствовал Извек.

— Есть маленько, — признался Алтын, тряхнув чубом. — У нас вечно всё не слава Роду. То одно, то другое, то третье, всякое разное… а морды, по утру, всегда разбиты одинаково. Скушно…

— Да уж чё ж весёлого, — согласился Извек. — Когда с утра морда синяя, разве гоже… Эт ежели у других морды синие, тогда весело, а когда у себя…

— Вот я и решил, плюнуть на всё, да на мир посмотреть. — с серьёзным лицом закончил Микишка.

Сыто потянувшись, опустился на тёплый песок и, поправив шестопёр, забросил руки за голову. Осоловелые от сытости глаза мечтательно уставились в небо. Извек двинул к себе седло, прилёг, примостив голову на потёртой коже. С удовольствием вдохнул вечерний воздух, огладил русую бороду.

— Эт правильно. Дома сидючи, ума не наживёшь. А почто в последний раз скучать начали? Нечто повздорил с кем?

— Не—е, — протянул Микишка. — Я тихий. Ну, почти всегда. Даже в журке почти не бываю. Разве что изредка, когда пить хочется. А последний раз… в общем длинная история…

— Да мы, вроде, и не спешим, — подбодрил Сотник. — Расскажи! Ночь, небось, не короче будет. Да и мне интересно послушать где, как и кто чем дышит.

— Не, не спешим, — поддакнул Микишка. Собрав на лбу складки, подумал и, решившись наконец, неохотно заговорил:

— Ну… Завёлся у нас как—то лиходей. Как какой мужик в журке задержится, так у его бабы гость объявляется. Да такой ласковый, что жинки одна другой радостней оставались. И мужам благо: ни тебе упрёков, ни ворчания. Некоторые, правда, призадумались. Уж больно жинки довольны, когда они из корчмы приползают. Репы чесали долго, потом всё же смикетили. Опосля того, как одному с пьяных глаз в ночи примерещилось, как из верхних окон его терема будто бы кто—то на землю сиганул. Он с улицы к терему, да под окнами на грабли наступил. Когда в себя пришёл, вокруг уж покой и тишина. Он к жонке, та — ни сном ни духом… Словом чудеса да и только.

Однако мужики решили, что завёлся в Вышеньграде злыдень—проказник. Ну тут уж расстарались. И засады на него делали, и облавы на огородах учиняли, да только шалун как лазил, так и не унялся. Иной раз и боярским дочкам подолы задирал, опосля чего вся родня по полночи с кольями металась. Да только зря всё это, с коровьими мозгами молодого оленя не поймаешь… А не пойман — не вор. И что глупой девке во тьме примерещилось — это уже её дело. Может то леший к ней в окно лазит. А леший, он чью хошь личину на себя напялит.