Святослав Аладырев - Извек

— Так дальше—то чё? — напомнил Сотник. — Атаковали в темноте, ну и…

— Ну и бились до утра! — отчеканил Мокша. — Чё ж ещё может быть?! Сеча была горячей и беспощадной… оружия наломали… Ты же нас знаешь! К утру, вокруг ни одного живого врага…

— И дерева тоже! — тихонько проронил Эрзя и, над столом раскатился дружный гогот.

Извек в сердцах плюнул и шутливо нахмурился. Опять в Мокшиной байке на ложку правды пришлось ведро кривды. Однако, когда смех стих, Эрзя терпеливо пояснил:

— Там на опушке ярл Якун своих хлопцев искал, они в наших лесах дорог не знают, вот и заплутались. А тут конная атака. Ярл людей спешно в лес задвинул, и до рассвета сидел, пока Мокша с отрядом опушку от деревьев отчищал. Вылезли утром, вокруг древа и кусты едва не с корнем, Мокшины бойцы кто в ссадинах, кто в синяках, кто от усталости неживой. Над опушкой перегар такой, что мухи дохнут. Короче, повоевали.

— Видать мало в телеге бочек было, — подытожил Извек. — Да и в каждой, небось на донышке.

— Пустые! — махнул рукой Мокша. — Вот мы с досады и очумели…

— Тогда надо здесь подмолодиться. — встрял из—за спины хозяин корчмы, протягивая очередной кувшин.

— За возвращение! — донеслось из—за соседнего стола.

Извек обернулся. Приложив руку к груди, благодарно кивнул Сухмату с Рахтой, мельком заметил как Льок со вздохом поднял чеплагу. Подмигнул маленькому ведуну, мол, ничего, привыкнешь.

Загремели бадейки кружек, поднялись руки, плеснули янтарные брызги, заклокотало в горячих глотках. Вот и домой вернулся… мелькнуло в голове Сотника. Как говаривал Эрзя: без семьи, любая журка — дом. Разговоры потекли своим чередом и скоро большая часть новостей была рассказана и дополнена суждениями, как мясо приправляется душистыми травами и солью.

Расходились затемно. Прихватив пару кувшинов на утро, Эрзя сграбастал Сотника и, убедившись что Мокша не отстаёт, направился из журки.

— Завтра велено быть на дворе. Должно внимать заморским гостям, коих Владимир последнее время всё более привечает. Видать снова будут про кресты талдычить.

— И жить поучать. — добавил Мокша угрюмо. — А нам надобно сполнять и быть готовым.

Сотник собрался было услышать, к чему надо быть готовым, но друзья умолкли до самого дома. Лишь завалившись на лежанку, Эрзя, уже засыпая, неохотно обронил:

— Впрочем сам завтра узнаешь, на что покон менять будем…

Извек приподнялся на медвежьей шкуре, но Эрзя уже размеренно засопел. Через пару мгновений к сопению присоединились вдохновенные всхрапывания Мокши.

— Ну вот и поговорили. — вздохнул Извек опуская голову. Сон не шёл. Непонятные слова друзей беспокойно копошились в голове, вызывая странное гадостное чувство.

Худо не тогда, когда всё плохо.

Худо, когда не знаешь как сделать лучше.

Остатки ночи прошли в беспокойном забытьи, когда всеми силами стараешься заснуть и только проснувшись, понимаешь, что всё—таки спал. Первым, что услыхал Сотник, было беззлобное ворчание Мокши. Тот сидел за столом, подперев взлохмаченную голову широкой ладонью. Эрзя уже раздобыл где—то полдюжины яиц и, под мутным взглядом Мокши, копошился в поисках соли. Наконец соль отыскалась, и по столу громыхнули пузатые глиняные плошки. Длань [14] Длань — ладонь. Мокши, приглашая Извека к столу, описала в воздухе круг и остановилась на кувшине. Троекратно булькнуло. Эрзя сыпанул на стол горсть сухарей и, осторожно примерившись, пристукнул скорлупу. Отковыряв на вершинке яйца маленькую прорубь, присыпал солью и, закинув в рот сухарик, высосал содержимое. Долго с удовольствием жевал, и лишь проглотив, так же аккуратно взялся за пиво. Пил медленно, косясь то на неподвижного Извека, то на Мокшу, начавшего уже вторую кружку…

Надрыв соседского кочета в мгновение ока снял всех троих с лавки и вынес на двор. К княжьему детинцу почти бежали, застёгивая на ходу перевязи, одёргивая рубахи и отдирая со штанов репей. Заметив толпящихся у ворот ратников, сбавили ход: вроде успели. Уже влившись в толпу, услыхали, как гуднул голос воеводы. На пятнадцатый удар сердца ровные ряды подчеркнули раздолье княжьего двора. Каждый замер, ровный как рубиль, [15] Рубиль — доска для глажки одежды. грудь бочонком, лицо камнем.

Воевода двинулся вдоль строя. Направляясь от ворот к детинцу, поглядывал в лица десятников, читал по глазам как по берестяным грамотам: кто с вечера перебрал, кто только по утру закончил, а кто уже успел подмолодиться кружкой—другой. Однако, видел, как харахорятся, напускают на рожи ярости, будто готовы в одиночку взять и Царьград, и свинарник деда Пильгуя. [16] Дед Пильгуй — почти реальный человек (хотя, ходят разные слухи по этому поводу). Хотя, любая собака знает, что Царьград взять легче.

Завидуя успевшим опохмелиться, воевода закончил огляд и, крякнув, остановился у крыльца. Дверь распахнулась, по ступенькам сбежал гридень, что—то быстро шепнул и помчался к конюшне. Воевода же встрющил брови углом, свирепо зыркнул на дружину и зычно, с оттягом рявкнул:

— Сра—авняйсь! Соколом смотреть! Пятый десяток, п—тичье вымя, скрыть Мокшу! Больно рожа красна!

Мокша враз притопился в строю, на его месте зажелтели усы Эрзи и ряды вновь замерли в ожидании князя. Потекли долгие мгновения, в течении которых воевода три раза чесал в репе, четыре раза вытягивался как гусак и два раза оглядывался на двери. Заметив дремлющего Эрзю, лязгнул мечём в ножнах.

— И не спать… п—птичье вымя! Внимать княжьим гостям, как батьке с мамкой! Гости, они — люди убогие, чуть что забижаются! От сей обиды несварение могёт с ними приключиться. Что мне их, с княжьего пира, на себе во двор выносить?

Эрзя с неохотой приоткрыл глаза, отрицательно помотал головой. На крыльце тем временем загрохотали сапоги. На свету показались четыре широкие морды княжьих гридней и две — приставленных к заморскому послу. Ощупав двор глазами, рослые парни остановились по обе стороны от двери, пропуская на солнце Владимира. Князь выдвинулся на крыльцо, повёл плечами, будто долго пребывал неподвижным. В глазах дымка задумчивости. Видно встал рано или, обмозговывая государственные дела, ещё не ложился. Когда дружина грянула приветствие, очи прояснились и он, улыбнувшись, поднял руку. В полной тишине зазвучал жёсткий, с металлическим отливом, голос:

— Пришла пора новых времён! А в новых временах со старым поконом оставаться неспособно. Будем жить по—новому. Гожее, веселее, краше! — Владимир помолчал, видя недоумение тех, кто ещё не успел нацепить на шею кресты. Продолжил громче. — Нам, отныне, ровнять правду и кривду, а надо будет и реки вспять повернём! Но это будет позже! А пока что, всем надлежит знать истины нового покона. Внимайте!