Филип Пулман - Северное сияние

— Живо ноги в руки и к медведю. Расскажите ему все, что знаете. Быстрее. Если в городе пронюхают, что случилось, панциря вам не видать. Они его перепрячут.

Лира неторопливо встала со стула, цапнула со стола пряник и сунула его в рот. Потом зорко огляделась вокруг. На нее никто не смотрел. Ли Скорсби сдавал, так что все взгляды были прикованы к колоде.

Девочка выскользнула на улицу и прищурилась. Мутное северное солнце совсем выдохлось, день клонился к вечеру. Надо было спешить. Словно подчиняясь чей-то неведомой воле, Лира помчалась в санный парк. Ей было немножко страшно. Господи, что же она делает?

Панцербьорн работал прямо под открытым небом. Лира остановилась у ворот и, ни слова не говоря, смотрела, как могучий медведь разбирает на части поломанный трактор. Не трактор, а гора металлолома: капот покорежился и смялся в гармошку, одна гусеница выгнулась куда-то вперед. Медведь поднимал огромные железяки, словно они были легче перышка. Когтистые лапы так и сяк крутили искалеченную деталь, словно проверяя ее на излом или на изгиб. Вот мощная пята опустилась на край капота, зверь налег на него всем весом, и вдруг, словно по волшебству, грубые вмятины расправились и изуродованный металл обрел свою прежнюю форму. Прислонив капот к бетонной стене, Йорек одной лапой ухватил трактор и перевернул его на бок. Теперь пришло время заняться гусеницей.

Тут он заметил сиротливо жавшуюся у ворот девочку. Лира почувствовала предательскую дрожь в коленках. Перед ней стоял зверь, огромный и страшный зверь, которому ничего не стоило в два прыжка преодолеть те сорок метров, что разделяли их, и одним ударом могучей лапы своротить металлическую решетку забора. Для него она не прочнее паутинки. Нет уж, увольте. Разговаривайте с таким сами. Лира сделала шаг назад, но Пантелеймон шепнул ей на ухо:

— Куда? Пусти-ка меня. Я сам все сделаю.

Теперь он обернулся чистиком, и, не успела девочка и глазом моргнуть, как черно-белая птичка вспорхнула с ее плеча, перелетела через ворота и уселась на мерзлую землю, но уже по другую сторону. Чуть-чуть подальше в заборе была открытая калитка, но Лира топталась на месте и заходить внутрь не спешила. Пантелеймон метнул на нее пронзительный взгляд и вдруг превратился в барсука.

Девочка прекрасно понимала, что он задумал. Альм и человек неразделимы и не могут отойти друг от друга даже на несколько метров. Если она так и будет стоять по эту сторону забора, а Пан останется в птичьем обличье, ему к медведю не подойти. Значит, он решил тащить ее за собой. На глазах у девочки закипели злые слезы. Барсучьи когти скребли обледенелую глину, и Пан рвался вперед. Попытка альма растянуть связующую их нить отдавалась в сердце Лиры мучительной болью, в которой физическое страдание сливалось воедино с чувством безмерной тоски по любимому существу. Она точно знала, что Пантелеймон сейчас испытывает то же самое. Все проходят через это, когда взрослеют, все пытаются разлучиться, пытаются проверить, как далеко они могут разойтись, чтобы потом метнуться навстречу друг другу, задыхаясь от блаженства и облегчения.

Пантелеймон сделал еще один крошечный рывок вперед.

— Больно, Пан, больно!

Он не слушал. Медведь, не двигаясь с места, смотрел на них. Боль нарастала, наконец, она захлестнула все Лирино естество и из горла девочки вырвался отчаянный, протяжный вопль:

— Па-а-ан!

Она уже была внутри двора, ноги разъезжались на осклизлой глине, они сами несли девочку к альму, а он, превратившись в котенка, прыгнул прямо в ее протянутые вперед руки, и вот они, снова одно целое, сплелись воедино, и лишь судорожные всхлипы мешаются со словами.

— Я так испугалась, я думала, ты…

— Нет, нет, что ты…

— Это так страшно, так больно, я не знала, что это так ужасно больно!

Но вот Лира злым движением смахнула с глаз слезы и яростно шмыгнула носом. Прижимая к себе любимое пушистое тельце, она вдруг как никогда остро ощутила, что никогда, ни за что не даст разлучить себя со своим альмом. Никакая сила не заставит ее снова пройти через эту бездну отчаяния, через ужас и горе, от которых мутится рассудок. Даже если им суждено умереть, они все равно будут вместе, как те профессора в усыпальнице колледжа Вод Иорданских.

Как по команде, девочка и альм посмотрели на медведя. Бедный, он же совсем один, всегда один. Нет у него никакого альма. Как же он живет? Лиру захлестнула такая горячая волна жалости, что она невольно протянула вперед руку, пытаясь погладить грязный свалявшийся мех, но, наткнувшись на холодный недобрый взгляд зверя, смешалась и не посмела.

— Йорек Бьернисон, — еле слышно пролепетала девочка, — я хотела…

— Что тебе?

— Господин Фаа и Фардер Корам решили попробовать, ну… выручить твой панцирь.

Медведь не шелохнулся и не ответил ни слова. Лира мгновенно поняла, как он оценивает шансы своих непрошеных заступников.

— Только, — несмело продолжала девочка, — я и так знаю, где он. И, если ты, конечно, хочешь, я могу тебе сказать, а ты тогда сам сможешь пойти и забрать у них свой панцирь.

— Как ты узнала?

— Мне веритометр сказал. Это такой прибор с картинками, он все знает. Понимаешь, Йорек Бьернисон, я решила все тебе открыть, потому что они тебя обдурили, а это нечестно. Так нельзя. Джон Фаа, конечно, пойдет к этому ихнему бургомистру, будет с ним ругаться, губернатор ему что-нибудь пообещает, но только панцирь они тебе все равно не отдадут. А я знаю, где они его прячут. И тебе скажу. Но только при одном условии: ты пойдешь с нами на Больвангар и поможешь освободить детей. Согласен?

— Да.

— Только… — Лира замялась. Ей, конечно, не хотелось совать нос в чужие дела, но любопытство было сильнее. — Слушай-ка, Йорек, ведь здесь валяется столько всяких железок… Почему же ты не сделаешь себе новый панцирь?

— Потому что толку в нем будет — чуть. Смотри сама. — С этими словами он легко поднял стоявший у стены металлический капот трактора и без малейших усилий когтем пропорол его насквозь, словно он был из бумаги.

— Пойми ты, — продолжал медведь, — мой панцирь выкован из звездного железа, он сделан точно по мне. Для медведя панцирь — то же самое, что для тебя альм. Это моя душа. Представь себе, что тебе вместо него, — и Йорек кивнул головой на съежившегося Пана, — подсунут куклу лупоглазую. А его заберут. Вот и вся разница. Ладно, к делу. Где они прячут мой панцирь?

— Я скажу, — торопливо заговорила Лира, — только пообещай никому не мстить, хорошо? Они, конечно, очень плохо поступили, но ты просто забудь, и все.

— Мстить я не буду. Но если они сами полезут, не спущу. Если они возьмутся за оружие, пусть пеняют на себя. Где панцирь?

— В доме священника, в чулане. Понимаешь, он думает, что в нем бесы, вот он их и изгоняет.