Наталия Аникина - Театр для теней. Книга 1

Поэтому, если из нескольких дневников удавалось вытащить записи на одну дату, получалась на удивление цельная картина, объёмный срез прошлого, и когда Совету Бриаэллара нужно было восстановить какое-нибудь событие, он обращался к дневникам ан Камианов.

…Теола перелистывала страницы своего задокументированного прошлого. Внезапно она густо покраснела, воскликнула:

— Аласаис! Аланаи я, что ли, нажевалась, когда это писала?! — и с шумом захлопнула дневник.

Стиснув его ладонями, словно из него могло выскочить нечто ужасное, она запрокинула голову, простонала что-то неразборчивое и… накинулась на Аниаллу:

— Ты это читала?!

— Нет, — ответила та настолько твёрдо, насколько это было возможно сквозь хохот и зажимающие губы пальцы. — Нет, честно.

— Врёшь, — печально резюмировала Ола.

— Вру, — кивнула Алу, — но мне можно, я сианай, как-никак.

— Так вот почему тебя посадили за это! Другим бы хозяева этих книжечек уши с хвостами поотрывали, а вам, сианаям, значит, всё можно? — притворно возмутилась она. — Ладно, ты мне не дорассказала про тех — друзей. Так ты уже откопала чего-нибудь?

— Пока ничего определённого, но, мне кажется, я уже близка к цели…

Разыгравшаяся над Бриаэлларом гроза с одинаковой яростью обрушилась на Гостевой и Посольский кварталы, на дома аристократов и простолюдинов, на главную алайскую святыню — дворец Аласаис, что возносился к самому небу в западной части города. Острые шпили башен пронзали чёрные брюхи туч, и те, словно в отместку, с особым рвением поливали водой замок, застывший в своём изящном величии. Дождь хлестал в витражные окна, затейливым узором покрывал мерцающие прозрачные купола, синие стены, мозаики и статуи. Крупные капли дробились в сверкающую пыль и, сливаясь снова, тысячами водяных нитей вплетались в кружево парапетов, смывая с открытых террас занесённые ветром редкие листья.

Одна из них, выходящая во внутренний сад и надёжно защищённая от непогоды сводчатой крышей, была отдана под картинную галерею. Белоснежную снаружи и бархатно-синюю внутри, её украшали портреты известных алаев. В этот час светильники были выключены, и в зыбком сиянии, рождённом молниями, точно пойманными за свои трескучие хвосты и рвущимися на волю из тяжких кулаков грозовых туч, казалось, что выражение мастерски написанных лиц неуловимо меняется.

Гибкие ветви деревьев хлестали по стёклам, чёрными плетьми вырываясь из-за завесы дождя. Длинные, изломанные тени парных резных колонн, разделяющих огромные окна, перечёркивали серую мглу коридора дрожащими полосами полного мрака… Но одна из теней была особенной. У неё были глаза .

Немигающие, светящиеся, подобно алайским, они переливались оттенками синего и лилового и «парили» слишком высоко над полом, чтобы принадлежать коту Аласаис. Их свет был неярок и неровен. «Задумчив» — как сказал бы какой-нибудь алай, привыкший определять душевное (да и физическое) состояние собеседника по характеру сияния его глаз.

Но о чём размышлял этот незнакомец, прячась в темноте галереи — один, в столь поздний час? Быть может, он был вором и, пробравшись сюда, прикидывал, какое из драгоценных полотен украсть? Что ж, это объяснило бы, почему он так мастерски сливался с тенью, да и каждое движение его, когда он решил покинуть своё укрытие и заскользил от картины к картине, лишь подтверждало эту версию. Незнакомец, с осторожной грацией хищника, пружинисто крался вперёд — словно не на двух ногах, а на четырёх мягких лапах. Совершенно бесшумно. В его плавных жестах крылся намёк на ту устрашающую, смертоносную стремительность, какую они обретали при малейшей опасности.

На самом деле, принять его за вора угораздило бы только того, кто не знал, что Дворец Аласаис был одним из тех редких мест, проникнуть в которые без приглашения не могло ни одно существо, насколько бы сильным или влиятельным оно ни было. У этой же крадущейся тени такое приглашение, как ни странно, имелось. Просто ночной гость умудрился забыть об этом…

Но вот он остановился, резко вскинул руку и хлопнул себя по лбу. Этот жест словно разрушил чары, благодаря которым свет, казалось, обтекал его тело, и если бы Теола могла одновременно находиться в двух местах, она увидела бы ещё одно удивительное превращение из «призрака»: посреди коридора стоял молодой смеющийся алай, несколько раздосадованный собственной оплошностью.

От звонкого шлепка, на глаза ему упали тёмно-золотые пряди, всего за мгновение до этого казавшиеся не менее чёрными, чем окружающий мрак. Анар ан Сай недовольно уставился на свои ноги: он в очередной раз поймал себя на том, что не идёт, а крадётся, словно он действительно пришёл сюда воровать. Хорошо ещё, что сам поймал: вот увидел бы его кто-нибудь другой в таком виде — вопросов не оберёшься! Но старые привычки, приобретённые за долгие годы жизни в Руале, этом царстве интриг и предательства, не желали отпускать: за каждой колонной, в каждой нише или густой тени мерещился враг. А даже если и не мерещился — тело алая действовало уже само по себе, причём подчас в самых неподходящих местах и ситуациях…

Вот и сейчас Анару почудился звук чьего-то дыхания, он оглянулся — это вполне мог быть патриарх Селорн, которого он здесь и поджидал, — но никого не увидел. Во Дворце Аласаис он чувствовал себя не слишком уверенно, что было в общем-то неудивительно (когда тебе всю твою жизнь изо дня в день твердят: «Ты — презренный богохульник, позор своей семьи и народа, и богиня до сих пор не прикончила тебя исключительно из брезгливости», — в её доме волей-неволей будешь чувствовать себя несколько… некомфортно). Даже если одно из её воплощений не далее чем четыре дня назад целых полчаса самозабвенно чесало тебя за ушами, на загривке и у правой передней лапы.

Конечно, Тень богини ещё не сама богиня. Но даже просто взглянув на любое из её изваяний, стоящих буквально в каждом уголке дворца, можно было понять, насколько отличается настоящая Аласаис от той всемогущей и жестокой владычицы алаев, какой её представляли в Руале. Словно влекомый желанием ещё раз убедиться в этом, Анар прошёл пару шагов и остановился в простенке между окнами, где прямо из деревянной панели вырастала маленькая статуя Аласаис. Лицо крошечной богини (как и всё в её дворце) дышало истинно кошачьим, нежным, чуть лукавым очарованием.

«Сестрица» этой статуи выныривала из стены как раз напротив портрета матери Анара, Амиалис — предательницы рода алайского, принесшей свою собственную кошачесть в жертву непомерным амбициям. Изваяние богини повернулось к бывшей царице Руала спиной, брезгливо подобрав рукой хвост и подол платья.