Андрей Белянин - Дневник кота с лимонадным именем (Сборник)

— Хватит орать, — невольно повышая голос, ответил Санёк. — Чё привязался? Я занят. Мне некогда на работу ходить.

— Саш, ты чего?! — явственно офигел собеседник. — Ты ваше работаешь или где? Если ты завтра не появишься, я всё Сан Палычу расскажу, и он тебя уволит на хрен. Ты не понимаешь, что ль? Это работа, тебе тут бабки платят, а не курорт! Саш, я серьёзно, меня достало тебя прикрывать каждый запой! Ты больной, тебе лечиться надо!

— Я не пью! Я трезвый! — завопил Санёк. — Вы меня заколебали со своей работой!

— Саш, ты чего, ты чего, да успокойся… — забормотал собеседник.

Марина, обернувшись через плечо, улыбалась, показывая жёлтые зубы. В прямых пальцах она держала сигаретку.

— Красавица! — Петрович подъехал к девушке вместе со стулом, припал к её груди. — Богиня!

— Саш, но ты приходи завтра! С твоей трудовой, сам знаешь, устроиться сложно. Помнишь ведь, как Сан Палыч тебя брать не хотел? По полгода работаешь, ну кто ещё возьмёт? А я больше не могу прикрывать, Сан Палыч и мне не верит. Завтра сам с ним поговори, он придёт. Ты понял? Саш, он завтра придёт, ты должен быть на месте, иначе уволит, точно говорю!

— Да пошёл ты! — проорал Санёк, размахнулся и швырнул телефон об пол. — Задолбал!

— Шурик, ты чего? Иди к нам!

В дверь стучали.

— Саша, сделай музыку тише! — крикнул из коридора брат. — И не шумите там! Уже одиннадцать, и ребёнок спит! Если не прекратите, я вызову милицию!

— Пугает, — авторитетно заявил Сергуня, опрокинул две стопки подряд и, повернувшись к девушке, стал поигрывать выпирающими мускулами. Рукава его футболки были давно вырваны с мясом, чтобы видны были бицепсы.

Марина смеялась.

— Милиция? — Санёк беспокойно завертел головой. Перед глазами плыло.

— Ну шо, вродь оторвались. — Зависнув над насыпью из ржавых железяк, бомж меня отпустил.

Я ударился плечом и скатился на кучу полиэтиленовых пакетов, из которых тут же посыпался всякий хлам. Старик хлопнулся рядом, отчего пара пакетов лопнула, обдав нас канцелярской мелочью: пластиковыми скрепками, обрывками скоросшивателей да использованными шариковыми ручками.

— Чё нас всё время преследуют? — Я потёр ушибленное место.

Бомж хмыкнул.

— Шо-шо… не любять свободных людев, ясно шо.

— Почему?

— Тот, кто твёрдо стоит на ногах, тяжёл на подъём, — философски изрёк старик.

Покряхтывая, он начал спускаться на утоптанную поверхность мусорного слоя. То тут, то там торчали из-под ног рваные стаканчики, размочаленные книги, смятые коробки из-под сока. Бомж покрутил носком своей безразмерной кедины.

— А мы зато вон как могём, — с гордостью произнёс он почти без сипа, но тут же согнулся в приступе жуткого кашля. Он хрипел и перхал, выдавливая из себя мокроту, корчился и давился.

— Не понял, — сказал я, когда он, устав, замолчал, повалившись лицом в какую-то кофту без рукава.

Он махнул рукой, не поднимая головы, и затих. Я сполз к нему, сел рядом. Кругом стояла первозданная тишина, нарушаемая лишь приглушёнными шорохами — то падал в кучи, сползая по склонам к подножию, мусор, который перекидывали из бачков работяги в синей униформе. И эти шорохи столь органично вписывались в окружающий ландшафт, что казались свойством самой тишины.

— Я ничё не понял, — сказал я. — За что менты хотели меня схватить? Чё я не так сделал? Почему здесь все летают? Что за чушь?

Старик повернул голову, глянул на меня одним глазом, просипел, и мятая бумажка возле его рта колыхнулась:

— Видать, здорово ты приложился башкой к столбу, малой. Али всё ж таки с Луны свалился? Тяготеют. А мы нет. Ни к какому делу не тянемся. Вот и болтаемся тута, на свалке, по будмайданчи-кам шаримся да помойкам. Этих чув, мусорщиков? Пашут тута больше пяти лет. Вот шо значить заниматься делом! Хоть кол на голове теши — а они всё о мусоре. Кругом шо хошь может робытыся, они и не услышать.

Он тяжело перевернулся на спину и, заложив грязные руки за голову, уставился в небо.

— У меня батя алкоголик был, пьяница запойный, — хрипло произнёс он. — Так я сыздетства ни к какому делу не интересен. Из школы выгнали, дворником работал… мусорщиком вот иногда… нигде себя не нашёл.

Замолк и долго ничего не говорил. Устав ждать, я сказал:

— А я актёром был. Ещё в институте, когда в Таллине учился, сломался на одной роли. Всё мог играть, а любовь к больному брату не далась. Так и не раскрылся. Потом по театрам в Питере мыкался — везде давали роли второго плана, нигде не получилось развернуться. А я молодой. Красивый. Девушек люблю. Денег нет. Славы нет. Какого хрена? Пошёл на завод сначала. Хорошо зарабатывал. Потом туда, сюда… деньги есть, а радости никакой. Работы, работы… всё уже не помню. Сейчас вот устроился — мебель делаю. Зарабатываю прилично, музыкальный центр купил, диван новый, телевизор большой…

Бомж приподнялся на локте, подмигнул:

— Надо обмыть это дело. Будешь?

Шорох мусора за насыпью смолк, работяги начали переговариваться вполголоса; послышался скрежет, глухой алюминиевый звон. Вытащив из кармана пальто гранёную пробирку, старик царапал по сургучу обломанными ногтями.

— Мож, горлышко отбить? — предложил я.

— Та ты шо, с Луны свалился? — вскинулся бомж и прикрыл бутылку локтем. — Актёр… Видали мы таких актёров. — Он с подозрением уставился на меня. — Небось и верно свалился? — сипло спросил он. — То-то смотрю — и балакаешь ты как-то смурно, и мысли у тебя липкие, не как у свободных людей?

— Да ты чё, старик? — Я потянулся к бутылке. В горле давно пересохло. — Давай открою.

Пальцы его скрючились, вцепились в горлышко; бомж спрятал руку с сосудом в глубине своих лохмотьев.

— Точно не оттуда? — Он кивком указал на небо. — А не то чув я тута дви силовых линий…

Вдалеке послышались свистки. Их почти заглушили скрежет баков, двигаемых мусорщиками, и их голоса, однако старик встрепенулся, приставил распрямлённую ладонь к своему сильно оттопыренному уху.

— Як менты скоро-то… — озабоченно просипел он.. — Занатто! — и посмотрел на меня: — Тебя ищут, малой.

Я вскочил.

— Где тут спрятаться?

Он заперхал, хватаясь за грудь: смеялся.

— Шо толку прятаться? Не, точно лунный! Це ж менты! Их к тебе притянет!

Но тут с другой стороны раздались крики — знакомый басовитый с хрипотцой голос. Бомж побледнел под коркой грязи на морщинистом лице.

— Ох, лышенько… — по-птичьи быстро оглядываясь, пробормотал он. — Ох, отберёт…

Работяги кончили выгружать мусор. Из-за насыпи показались четыре бака, подталкиваемые мусорщиками. Один волочился сзади, открытый, из него торчали черенки лопат; цепь, которой контейнер крепился к другим, натянулась, конец её болтался внизу, позвякивая. Мусорщики, приближаясь, понемногу набирали ход.