Nik Держ - Кулаком и добрым словом

— Надумали! — в один голос крикнули парни.

— Тогда ты, — старуха указала корявым пальцем на Никиту, — отодвинь в сторону стол. Видишь кольцо?

— Вижу, отозвался Кожемяка.

— Поднимай крышку погреба.

Никита легко поднял крышку. Из подпола пахнуло холодом и сыростью.

— Ну, так пошли, что — ли? — спросил Никита, вглядываясь в темноту.

— Возьми лампу. Вон стоит, — показала Лоухи.

Никита взял лампу и первым спрыгнул в подвал. За ним следом Морозко. Последней, по-стариковски кряхтя, в подпол спустилась Лоухи. При тусклом свете лампы путникам открылся огромный погреб, весь заросший паутиной.

— Вот гадость какая, — ворчал Никита, безуспешно пытаясь отлепить паутину от лица.

— Да, давненько я сюда не спускалась, — согласилась Лоухи. — Нам туда, — она показала направление, откуда явственно чувствовался поток холода, — там почище будет. Не любит паучье племя холода…

Скудный свет масляной лампы осветил покрытую инеем дверь. Лоухи поднесла руку к двери, что-то пошептала на чудном, неизвестном друзьям языке. С оглушительным треском дверь распахнулась. В подвале заметно похолодало. Держа на вытянутой руке лампу, Никита переступил порог.

— Лестница здесь. Вниз ведет.

— Нам туда, — сказала Лоухи. — Только осторожней, здесь все ступени оледенели.

— Точно, тут прям ледник. Мы такой с отцом раз в три года строим, что б мясо хранить.

Все время, пока они спускались, Морозко молчал. Он чувствовал какое странное единение с этим местом.

— Что, почувствовал? — прокаркала рядом Лоухи. — Ему, — она кивнула в сторону Никиты, — этого не понять. Чувствуешь, дышать легче стало? Кровь по жилам быстрее бежит?

— Чувствую, — пораженно прошептал Морозко.

— Какой легче, — влез опять Никита, — мороз обжигает, продохнуть трудно! Ухи замерзли, нос отваливается! Давайте поскорее!

И он побежал по оледеневшим ступенькам словно горный козёл, оставляя за собой клубы морозного пара.

— Пусть бежит, — понизив голос, сказала Лоухи, — хочу я тебе сказать кое-что о мельнице…И чем меньше ушей это услышит, тем лучше, — и наклонившись к самому уху Морозки, она что — то заговорщически зашептала.

Наконец, лестница привела их в небольшой, сплошь покрытой льдом, зал. Дальняя стена показалась Морозке удивительно ровной и гладкой. Она не отражала света лампы.

— Вот оно, — с нежностью в голосе, произнесла старуха, любовно поглаживая абсолютно гладкую поверхность стены, — зеркало судеб!

— Ого, какое оно большое, — удивился Морозко.

— А чего в нем ничего не отражается? — переминаясь с ноги на ногу, что бы согреться, озадачился Никита.

— Ишь, прыткий какой, — засмеялась Лоухи. — Здесь нужно с толком, с расстановкой. Сейчас начнём. Неизвестно откуда, она выудила небольшую желтоватую чашу странной формы. Парни пригляделись повнимательнее.

— Дак это ж человеческий череп!!! — словно сговорившись, в один голос закричали они.

— А то, — согласилась хозяйка. — Магия эта древняя… Ну-ка ты, — она ткнула длинным ногтем в Никиту, — давай сюды руку.

— Это зачем еще?

— Давай, давай! Не спрашивай! — прикрикнула на него старуха. — Сейчас узнаешь!

Никита помялся, но руку всё — таки протянул. Старуха острым, словно нож, ногтем чиркнула по его запястью. Кровь хлынула щедрой струёй, прямо в подставленную чашу, сделанную из человеческого черепа.

— Ты чего! — заорал Никита, пытаясь выдернуть руку.

Но старуха держала на удивление крепко.

— Не дергайся, дурень! — зашипела она на Кожемяку. — Сказано было, древняя магия — крови требует. Да и с тебя не убудет, вон здоровый какой, словно телок.

Она подождала, покуда чаша не наполниться по самый край, и только потом отпустила Никиту. Тот зажал рану и с интересом продолжал смотреть за происходящим. Бабка что-то гортанно пропела и выплеснула кровь на девственно чистую поверхность зеркала. Кровь моментально впиталась, открывая зрителям удивительную картину: два огромных войска стоят друг против друга словно перед битвой. Картинка была настолько реальной, что казалось, сделай шаг и окажешься в самой гуще событий.

— Это наше войско, — узнал Никита, — а это печенеги!

Вдруг печенежское войско выплюнуло из своего чрева богатыря, раздетого до пояса. Печенег был не просто огромен, он был великаном. Стоя перед строем своих низкорослых кривоногих соплеменников, он возвышался над ними, словно медведь над сворой собак. Ноги — столбы, огромный живот и заплывшее жиром лицо создавали впечатление неповоротливого увальня. Однако… Ряды печенегов еще раз всколыхнулись и выпустили на этот раз десяток низкорослых печенегов, державших на верёвках разъярённого быка. Вытащив быка из толпы, они отпустили верёвки и растворились в безбрежном море вражеского войска. Налитый кровью взгляд быка остановился на полураздетом батыре. Рогатый взревел и без долгих раздумий бросился в атаку. Толстяк с прытью, которую трудно было от него ожидать, увернулся от бешеного животного, затем схватил его за холку одной рукой, а другой за спину и без видимых усилий, словно ягненка, он поднял над головой тяжёлое животное и с силой бросил его оземь. Бык забился в конвульсиях и вскоре затих: его позвоночник был безжалостно сломан. Печенеги за спиной батыра пришли в движение: что-то орали, размахивали руками и оружием.

— Уф, — шумно выдохнул Никита. — Как он его поломал! Я бы так не сумел…

И замолк. Из строя русичей, дотоле стоявших тихо и неподвижно, вперед вышел воин, так же раздетый до пояса. Он был рослым и крепким, однако по сравнению с толстым печенегом, выглядел младенцем. Поединщики начали сближаться.

— Никита! Это ж ты!! — закричал Морозко, узнав в поединщике русичей Кожемяку.

— Да узнал я себя. Только, — Никита показал на зеркало, — я…старше…

Поединщики стали сближаться, пока, наконец, не остановились друг против друга. Печенег нависал над Никитой словно скала. Кочевники бесновались, подбадривая своего богатыря. Русичи стояли молча, как будто боялись за исход поединка — с первого взгляда казалось, что силы бойцов неравны. Печенег раздувался, раздувался, затем страшно заревел. Он обхватил Никиту своими ручищами, пытаясь оторвать его от земли как перед этим быка. Лицо Никиты, который был сейчас на поле боя, исказилось от боли. И все…Видение исчезло. Зеркало вновь засияло первозданной чистотой. Несмотря на жуткий мороз, Никита вспотел. На его лбу огромными каплями выступила испарина. От разгорячённого тела шёл пар.

— Чего у них другого поединщика не было? — вытирая трясущейся рукой пот со лба, промямлил Никита. — А где Илья, Добрыня, другие богатыри киевские, что у князя в Золотой Палате гуляют? Куда мне, мужику лапотному, супротив них?