Вероника Иванова - Берег Хаоса

– Это неважно.

– Не знаешь... А раз не знаешь, то не осуждай других!

– Кто-то говорил об осуждении? Я всего лишь не одобряю.

– Почему?

С завистью оглядываю статную фигуру Валлора.

– Потому.

– Не веди себя, как ребёнок!

– А как я должен себя вести?

Он нарочно меня злит, что ли? Встаю, оказываясь ростом всего лишь по грудь моему недавнему противнику.

– Кого ты видишь, Вэл?

Задираю голову, чтобы поймать его взгляд.

– Скажи, кого? Только не лги!

Он молчит. Слишком долго, заставляя меня самого отвечать на свой вопрос:

– Ты видишь двенадцатилетнего мальчишку, ещё не оправившегося от лихорадки. Слабого, никчёмного и бесталанного. А хочешь, чтобы этот мальчишка вёл себя, как взрослый, к тому же облечённый могуществом? Это невозможно.

– Тэл, ну какая разница, как ты выглядишь? Ведь внутри ты...

– Внутри? – Следовало бы горько рассмеяться, но в исполнении ребёнка подобный жест выглядел бы смешным, а не трагичным. – Внутри я точно такой же. Я ничего не могу, понимаешь? Я больше НИЧЕГО НЕ МОГУ!

– Ты так в этом уверен? – Валлор пытается избавить свой голос от тени сомнения, чтобы ободрить меня. Тщетно.

– Я всё испробовал, Вэл. Всё, что только мог. Всё, что знал сам и знали другие.

– Но не может же случиться так, чтобы...

– Душа только управляет. Тем, что есть. А моё... теперешнее тело не способно на игры с Хаосом. Я ничего не забыл, только все знания стали бесполезны. Они не нужны мне. Больше не нужны. Да и жизнь...

– Тэл, не смей так говорить!

– Почему же? А, ты не хочешь принимать на себя ответственность! Можешь не беспокоиться: никто тебя не винит. Я уж точно не в обиде.

– Но всё случилось из-за меня.

– Брось! Я мог бы подхватить лихорадку, когда и где угодно.

– Но простудился именно после того, как...

Поворачиваюсь к Валлору спиной, чтобы спрятать глаза от его испытующего взгляда. Да, всё началось с поединка. И если быть совсем уж честным с самим собой, то да: виноват голубоглазый Заклинатель. Но и я виноват не меньше! Зачем, с какой дурости устроил это ненужное омовение? Хотел спасти противника от наказания? Что ж, спас. Такой дорогой ценой, что стоит усомниться в целесообразности своих действий. Но кто мог предположить? Никто. Нелепая случайность. Усмешка судьбы, злая и беспощадная.

– Тэл...

– Ты сам ведёшь себя, как ребёнок. К чему этот каприз с отлучением? Все считают, что ты попросту сошёл с ума.

– Пусть. Я не могу оставаться частью клана.

– Ага. Не можешь. Совесть взыграла. Честь не позволяет. И, с лёгкостью лишив клан одного Заклинателя, ты тут же удваиваешь потерю. Гениальный ход!

– Ты...

Оборачиваюсь, чтобы увидеть занесённую, но остановившуюся руку.

– Вот-вот. Всё, на что я теперь гожусь, это получать затрещины.

– Тэллор...

– Не называй меня так. Больше не называй. Прошу. Тэллора больше нет. И никогда не будет. Путь к сердцу Тайрисс свободен, но ты трусливо сошёл с него.

– А ты сам? Разве не поступаешь, как трус?

– Это ещё почему?

– Отказываешься от своего имени, от своего места, от...

– Я потерял их. Навсегда. Как ты не понимаешь?

– Потерял? Да, возможно. Но ты не хочешь ни возвращать их, ни искать что-то другое! Ты даже не хочешь жить!

– А разве это жизнь? Муки каждодневных воспоминаний о том, что было, и о том, что могло бы быть... Они слишком болезненны, Вэл. Они убивают меня.

– Ты сам себя убиваешь! Что-то потерялось? Ну и пусть! Освободившееся место можно занять чем-то новым. Разве не так?

– Новым... Нужно будет слишком много «нового». Это трудно.

– Но не невозможно!

Хмыкаю.

– Такие речи пристали бы моему другу, а не врагу. Чего ты добиваешься, Вэл? Хочешь исправить ошибку?

Он гордо раздувает ноздри:

– А если и так?

– Похвальное желание. Но ты забыл одну мелочь.

– Какую?

– Я тоже должен постараться, чтобы ошибка была исправлена.

– И в чём трудность?

Заглядываю в наполняющиеся надеждой голубые глаза:

– Я не чувствую надобности так поступать.

Он умолкает. Долго смотрит на пологие склоны холмов, покрытые нежным ковром травы. Потом всё же переводит взгляд на меня.

– Обещай хотя бы одно.

– Что именно?

– Ты не будешь пытаться досрочно окончить жизнь.

Не могу удержаться от смеха, больше похожего на кашель, который мучил меня во время приступов лихорадки и пока продолжает мучить.

– Пытаться? Досрочно? Ох, насмешил...

Валлор хмурит брови:

– Я чего-то не знаю?

– Да, одной несущественной детали... Как ты думаешь, Сэйдисс, устраивая замену, старалась обеспечить успех дела?

– Разумеется. Зачем иначе вообще было...

– И как, по твоему мнению, она могла обеспечить в нужную минуту контроль над телом и духом моего сменщика? А? Ничего не приходит на ум?

Валлор задумывается на несколько вдохов, а по завершении размышлений смотрит на меня с ужасом:

– Хочешь сказать...

– Она поставила печать. И заставила мальчика принести присягу.

– Нет!

– Да. Так что твои волнения относительно моей тяги к самоубийству не обоснованы. Даже если я очень захочу, ничего не выйдет.

– И... Как ты всё это принял?

– Какая разница? Дело прошлое.

Стараюсь говорить спокойно, а рука сама тянется дотронуться до груди, до подживающих рубцов, оставленных вспышкой яростного отчаяния.

Валлор качает головой, но, к счастью, не сочувствующе: жалости я бы не перенёс.

– Прости, я даже не мог представить.

– Почему? Это же самый очевидный и простой шаг.

Долгая пауза завершается нерешительным:

– А что чувствует она сама?

Действительно, что ОНА чувствует? Я сам хотел бы знать, но, наверное, никогда не узнаю, потому что Заклинательница Сэйдисс свято хранит тайны своей души. Так же, как и плоды своего тела...

...– И в чём он?

– Кто?

– Смысл.

– Ну, в двух словах не объяснишь.

– А ты попробуй в трёх, четырёх, пяти... Нам некуда торопиться.

Валлор поймал вспорхнувшую с полки шкафа и пролетевшую через всю комнату бутылку. Два рубиновых бокала – детища оринских стеклодувов – уже стояли на столе. Узкое горлышко склонилось над тонким, оправленным в серебро краем, и услужливо подставленный стеклянный бутон наполнился тёмной кровью южной лозы. Заклинатель взял свой бокал в руку, а предназначавшийся мне поднялся над столешницей и, ни на волосок не качнувшись, направился к кровати. Я взял из густых струй воздуха стеклянный сосуд, обнял высокие бока ладонью.