Виктор Федоров - Меч и щит

Вот тут-то и подал голос Мечислав, явно сообразивший, что слова сейчас действенней мечей.

— Я, как и весь вендийский народ, ваших дурацких сочинений не читал, но уверен, что они ничуть не лучше писанины этого хмыза [29] Хмыз (венд.) — кляча, переносное — ничтожный человечшика. Эпипола, до которого я еще доберусь и отомщу ему за все оскорбления, нанесенные им моему роду. Так же как и вам, щелкоперы паршивые!

Эти слова задели колдунов за живое, и они дружно зашипели. Наконец Вильхельм, их вожак, сумел справиться с чувствами и громогласно заявил:

— Теперь нам ясно, что, используя вас для нейромантики, мы не только прорвем Янтарный Рубеж, но и окажем огромную услугу мировой литературе, сохранив жизнь одному из лучших ее представителей, который хоть и не принадлежит к числу рулевых светящихся гнилушек, но своим творчеством объективно способствует торжеству Дешевых Истин и является истинным алго-лианином.

Но довольно! Пора наконец отформатировать этих…

Повинуясь его властному жесту, колдуны направили на нас предметы Силы и принялись хором читать Самое Великое Заклинание:

???????? ???????????

??? ?????????????

?????????? ?? ???????? ???

???????? ?????????? ???

??????? ????? ???

????? ??????? ??????? ?????!

От этих слов меня не в переносном, а в самом буквальном смысле пробрал холод. Суть услышанного оставалась туманной, хоть я и знал все эти слова. Как я понял, в заклинании говорилось о признании человечеством основополагающей роли светящихся гнилушек в качестве рулевых. Но мое незнание ничуть не помешало бы колдунам вымотать нам нервы для своей нейромантики, если бы тут в темноте не прогремел новый голос:

???? ?????? ???? ??? ???1??????

????? ???? ???????? ??????????!

То есть каждый человек — странник, а наш рулевой — не какие-то светящиеся гнилушки, а запятая [30] Главк не знает, что слово комма означает не только запятая, но и партия. . Но хоть мне и было невдомек, при чем здесь, тот знак препинания, я отлично понял одно: парализовавший меня холод пропал, и я снова могу двигаться. Что я тут же и сделал, бросившись, однако, не к Вильхельму, а к бородатому северянину в шипастом собачьем ошейнике. Я решительно не желал снова испытать на себе могущество его знакомых, Вестников Притяжения (во всяком случае, я перевел «??????? ??? ??????» именно так). Мне и одного раза на всю жизнь хватит.

Меч я все еще держал поднятым как копье. Увидев, что Свейн вскинул яйцо над головой и открыл рот, готовясь вновь призвать на помощь неведомых Вестников, я сообразил, что добежать до него не успею, и метнул Кром, но не в колдуна, а в яйцо. Кром свистнул, рассекая воздух, и проткнул штуковину насквозь, выбив ее из рук Фитиля. Тот издал горестный вопль и, выхватив из-под балахона окованную медью палицу, бросился на меня с этим совсем не колдовским оружием.

Похоже, он впал в боевое безумие, свойственное многим северянам (особенно после доброй досы мухоморов). Уж не знаю, ел ли Свейн мухоморы, но загадочная шизахнара, видать, действовала не хуже.

Я едва успел достать кинжал Альдоны, когда на меня обрушился последний довод Проповедника Дешевых Истин…

Окованная медью дубинка ободрала плечо, но я спас от удара голову, чего не мог бы сказать о своей Фитиль, даже если бы сохранил способность разговаривать после того, как кинжал вонзился в его глаз по самую рукоять. Фитиль издал рев, заставивший меня поверить, что он и впрямь рожден Гинунгагапом, но не упал, а всего лишь остановился, подняв палицу и слегка пошатываясь. Я, не долго думая, изо всех сил ударил его коленом в пах, полагая, что разбитому Яйцу Грифона нужна компания. Тут он наконец рухнул на землю, но сразу же заворочался, пытаясь подняться и завывая так страшно, что напугал бы, наверное, и обитателей своего родного Гинунгагапа.

Пока северянин копошился, я подобрал Кром. Яйцо Грифона исчезло бесследно, да и Дешевых Истин в округе тоже вроде не наблюдалось.

Я недооценил Фитиля — пока я искал свой меч, колдун, светясь поярче здешних гнилушек, поднялся на ноги, подкрался ко мне и замахнулся палицей. У меня не было времени встать. Припав на одно колено, я изо всех сил рубанул сбоку. Клинок прошел от левого подреберья до правого бедра, половины Фитиля с глухим стуком упали на землю. Я нагнулся к верхней половине и выдернул из глазницы кинжал. А потом вскочил и огляделся.

И сразу заметил новое действующее лицо на сцене. Правда, лица этого лица я не увидел, поскольку оно, это лицо, сцепилось с Тюрисом, норовя вышибить у него посохом медную лампу, и перед глазами у меня лишь мелькало нечто похожее на объятого пламенем человека. Затем я сообразил, что это никакое не пламя, а просто оранжевый балахон с поднятым капюшоном. Но вскоре мне стало не до разглядывания, так как, хотя Мечислав и незнакомец взяли на себя Псара и Тюриса, главный из колдунов, беловолосый Вильхельм, бросился на меня с криком: «А для тебя у меня есть еще монализатор!» И, подобно Свейну Фитилю, выхватил из-под балахона предмет столь мерзостного вида, что по сравнению с ним Квадратный Трехчлен выглядел выдающимся произведением искусства. И из конца этого монализатора ко мне устремился луч света, который, строго говоря, светом не был. Впоследствии я узнал, что в среде магов такой свет называют «прагматическим» и он оказывает особо вредное воздействие на поражаемого им человека, причем степень вреда зависит исключительно от желания колдуна.

К счастью, луч этот не был бесконечным, а имел не более двух локтей в длину, после чего не рассеивался, а просто исчезал, как обрубленный… Как обрубленный! Шагнув вперед и влево, я рубанул по лучу там, где он выходил из монализатора. Раздался громкий треск, лезвие Крома на миг засияло ослепительно белым и прошло дальше, не встретив сопротивления.

Тут с колдуном начало твориться непонятное: он весь покрылся мерцающими линиями, похожими на изображение нервов в теле человека. А затем он пропал, и только мерцающая паутина какой-то миг еще держалась в воздухе. Потом и она погасла. Мне подумалось, что маг попробовал то, чем долго потчевал других: монализ и нейромантику. Что ж, поделом.

Я посмотрел, как идут дела у других. Псар отчаянно крутил ручку своей машинки, заставляя ее валики бешено вращаться. Видимо, он таким своеобразным способом добывал магическую силу и, похоже, вполне успешно, — клятая машина росла прямо на глазах, мешая Мечиславу зарубить подавшегося в колдуны пивовара. Торжествующий Псар завопил:

— Сейчас я включу думатель!

Однако Мечислав не стал дожидаться, когда Псар это проделает и, главное, что из этого воспоследует, а просто-напросто всадил Погром между валиками машины и провернул с душераздирающим скрежетом.

Машине такое обращение сильно не понравилось. Она заискрила тем же «прагматическим» светом, что и монализатор, и покатилась на своих валиках в находящийся неподалеку бочаг, увлекая следом незадачливого Псара. Оба ухнули в мутную воду под прощальное мигание гнилушек. Трясина несколько раз чавкнула и навсегда поглотила глобальноголового творца шизахнары.