Виктор Федоров - Меч и щит

Больше я там ничего интересного не обнаружил и зашел в соседнюю клеть, где над кроватью висела огромная деревянная кружка, из которой впору пить самому Гераклу. А рядом с кроватью вместо столика стояла бочка, да притом с неплотно забитой крышкой. Пнув бочку носком сапога, я понял, что в ней еще что-то осталось, и, отбросив крышку, снял со стены кружку и зачерпнул янтарную жидкость, словно ковшом. Я осторожно пригубил, а потом сделал большой глоток. А потом еще. И еще. И еще. И так, пока не опорожнил всю кружку, жмурясь от удовольствия. После этого я вспомнил о своих товарищах и позвал их оценить искусство Зитомагира.

Выпив по кружке, Фланнери и Мечислав дружно признали, что каким бы ни был покойный Псар колдуном, пивоваром он был отменным.

Потом мы, уже вместе, заглянули в оставшиеся клети, где не нашлось ничего, что могло бы нам пригодиться. В первой по всем стенам висели шипастые собачьи ошейники, а над кроватью картина, явно писанная тем же художником, что намалевал Тюриса в кругу страхолюдных друзей. А эта картина изображала худощавую зеленоглазую девчонку лет тринадцати, опять-таки (чего ж еще ожидать?) в шипастом собачьем ошейнике. Надпись на ярлыке представляла девицу: «Дщерь Железного Дракона». Но какое отношение эта Драконья Дочурка имела к покойному Свейну Фитилю? Впрочем, нас троих эта загадка нисколько не занимала, и мы перешли в последнюю клетушку.

Эта отличалась предельным аскетизмом, в ней не было ничего, кроме кровати. Более того, окошко в ней закрывала густая паутина, в центре которой поблескивал кристальный паук. Я подошел рассмотреть и не удержался от удивленного возгласа: паук и вправду был кристальным, да еще с золотыми лапками, но главное заключалось в ином: вся паутина состояла из переплетенных человеческих нервов. «У кого-то их вымотали», — мелькнула мысль, и тут у меня за спиной раздалось глухое рычание.

Я обернулся и увидел, что Мечислав побагровел, и не только от выпитого. Я понимающе кивнул и предложил братьям:

— Раз тут больше нет ничего полезного, кроме пива да этой… схизманны или шизахнары, давайте разгромим и спалим проклятый гадюшник.

Фланнери не возражал, и Мечислав, сорвав с пояса булаву, пошел махать ею направо и налево, круша все подряд. Мы с Фланнери благоразумно отошли, давая ему простор для размаха.

Разнеся в щепы кровать Вильхельма и вдребезги разбив небрежным взмахом булавы кристального паука, Мечислав перешел из клети в большую комнату, где принялся крушить ящики со светящимися квадратными стенками, а мы с Фланнери тем временем громили кладовую и спальни остальных колдунов. Когда я сорвал со стены портрет Тюриса и шарахнул им о вбитый в земляной пол столбик в головах постели, Мечислав как раз ударил по последнему ящику. Но на сей раз, кроме обычного треска, раздался еще и возмущенный визг, который услышали даже мы с Фланнери. Когда мы вышли из клетей, то увидели, что Мечислав скинул покореженный ящик на пол и вскрывает деревянную опору, на которой тот стоял. Чурбак этот на поверку оказался клеткой, из которой на нас глядел черными глазками пушистый рыжий зверек величиной в пол-ладони.

— Ласка! — воскликнул Мечислав.

— Висулон! — воскликнул одновременно с ним Фланнери.

— Снемус! — воскликнул и я, догадавшись, что каждый из нас назвал этого зверька на своем родном языке.

— Только маленькая, — добавил Мечислав, просунув руку в клетку. — И зачем ее здесь держали… Ай! — Он отдернул руку. На указательном пальце отчетливо виднелись красные точки. — Да я тебя! — Он замахнулся на зверька кулаком.

— Не надо, — остановил я. — Он, небось, от колдунов натерпелся, вот и стал кусачим. Да и ты на его месте обиделся бы, если б к тебе обратились, скажем, так: «Эй, длинная…»

— А откуда ты знаешь, что это он, а не она? — огрызнулся Мечислав, слизывая кровь с пальца.

— Да просто знаю, — пожал плечами я, не желая вдаваться в объяснения.

Меня вдруг осенила светлая мысль, я сбегал в клеть Зитомагира, наполнил великанскую кружку, вернулся к братьям, налил пива на ладонь и осторожно поднес ее к носу зверька.

Маленький снемус подозрительно понюхал, затем лизнул, довольно фыркнул и проворно вылакал все до капли. И поднял мордочку, требуя добавки. Мы дружно рассмеялись, и Мечислав, забыв про обиду, принес из кладовой случайно уцелевшую в разгроме плошку. Я налил в нее пива и поставил перед извлеченным из клетки зверьком. Он быстро вылакал, после чего снова разинул рот и высунул розовый язычок.

— Во дает, — подвился Мечислав, — смотри, как бы не пришлось завтра пожалеть о своей жадности.

Снемус не удостоил его ответом и лишь призывно посмотрел на меня. Ну у меня щедрая рука, особенно когда даю не свое.

После второй плошки зверек держался на ногах нетвердо, но тем не менее потребовал выпивки. Я налил, и, после третьей снемус как стоял, так и свалился, уткнувшись мордочкой в плошку.

Тут мы наконец вспомнили, что собирались уничтожить логово колдунов. В кладовой нашлась амфора с оливковым маслом, и я щедро окропил все деревянное, покуда Мечислав и Фланери выносили из избы бочонки с пивом и шкатулку с шизахнарой. Я забрал с собой уснувшего снемуса — не пропадать же мальцу. И кружку я тоже прихватил, на память. Подойдя к дожидавшимся меня братьям, я повернулся лицом к избе и спохватился, что, заняв руки кружкой и снемусом, я забыл достать из очага горящую головню.

Тихо выругавшись, я уже собирался вернуться в избу, но Фланнери жестом остановил меня и взял на изготовку посох. Он прошептал что-то рифмованное, и от конца посоха протянулась нить не прагматического, а самого настоящего огненного света.

Политое маслом дерево занялось мгновенно, и вскоре веселые языки пламени рванулись из окошек и двери, лизнули соломенную крышу… Не прошло и получаса, как на месте избушки заполыхал отличный костер. Насадив на колья куски оленины, мы совали их прямо в огонь и вынимали полуобугленными, но хорошо прожаренными. Мы славно поужинали, усердно запивая мясо пивом и сожалея, что покойный Псар оставил свое истинное призвание ради сомнительного поприща колдуна. Вот так мы и отпраздновали свою первую совместную победу над общим врагом. Очевидно, это что-то предвещало, но мы тогда этого не знали. Когда избушка догорела, мы улеглись спать прямо среди бурелома, на свежесрубленных еловых ветках.

Сон мне в ту ночь приснился крайне неприятный, в нем явились убитые колдуны, но не такими, как я их видел при жизни, а такими, как их изобразил неизвестный художник на картине в спальне Тюриса. И все они завывали, щелкали клыками и сверкали зеркальными квадратами на месте глаз:

— Отдай шизахнару!

— А почему вы ее называете шизахнарой, а не схизманой? Мне сказали, что так было бы правильнее.