Морис Делез - Конан и Гнев Сета

Сейчас обладатель медальона как раз и воспользовался своим правом свободного перемещения, а камердинеру ничего не оставалось, как поспешать следом. Передвигаясь таким образом (гость — чинно и размеренно вышагивая по вощеной мозаике пола, а камердинер — задыхаясь и семеня), они прошли сквозь череду открывавшихся им навстречу дверей. Стражники, стоявшие в каждом зале, прекрасно знали обоих, а служба во дворце приучила их не удивляться ничему, что позволяло им сохранять невозмутимый вид, хотя камердинер и готов был поклясться, что в душе они потешаются над стариком, не привыкшим сломя голову носиться по королевскому дворцу.

— Так где же все-таки король?— в который уже раз поинтересовался гость с таким видом, словно спрашивал об этом впервые, упорно не замечая «предсмертных» хрипов своего проводника.— Неужели вновь решил, сославшись на дела, увильнуть от выполнения обещанного?!— Его левая бровь взметнулась дугой, и он подозрительно покосился на камердинера.— Клянусь Митрой, на этот раз у него ничего не получится!

Этого сердце старика стерпеть уже не могло. Да что он себе позволяет? Будь он хоть дважды граф и трижды друг! Кровь бросилась ему в лицо.

— Король еще никогда и никого не обманывал!

Пытаясь сохранить достоинство, камердинер остановился и гордо расправил плечи, всем своим видом выражая негодование, но желаемого эффекта не получилось. Голос предательски дрогнул, и фраза прозвучала не гордо, а скорее фальшиво, с визгом на последнем слове. Лоботрясы с алебардами у дверей многозначительно переглянулись, и камердинер, махнув на все рукой (пропади оно к Нергалу!), договорил свистящим шепотом

— Государь в библиотеке, а она в дальнем крыле дворца, куда мы и направляемся… — Он несколько раз судорожно вздохнул, держась одной рукой за стену, а второй за грудь, и, оглядевшись, посмотрел на гостя — Уже пришли,— договорил он несколько спокойнее.

Тут только гость обратил внимание на плачевный вид своего спутника.

— Любезнейший! Да на тебе лица нет! Ты часом не болен?

— Одышка замучила!— Старик в отчаянии махнул рукой, тяжело переводя дух и от души радуясь передышке,

— Одышка — это скверно,— кивнув, с видом знатока подтвердил гость,— но средство от нее есть. Конные прогулки по утрам очень помогают,— посоветовал он, но, увидев неподдельный испуг на лице камердинера, раскатисто расхохотался, словно находился не в королевском дворце, а на лесном лугу.

— Да что там за бардак, Нергал вам в кишки?!— донесся громоподобный голос из-за двери.— В собственном дворце невозможно спрятаться! Поработать спокойно не дадут!

Раззолоченные створки распахнулись так стремительно, словно вот-вот готовы были сорваться с петель, и на пороге появился Конан. Позади маячила фигура Паллантида. Лицо последнего было угрюмо: как и король, он недолюбливал дипломатию с ее многоступенчатой системой взаимных уступок, предпочитая действовать с позиции здравого смысла или уж, на худой конец, силы, а сейчас приходилось заниматься именно самым ненавистным делом. В том, что король действовал несвойственным для себя образом, похоже, сказывалось влияние Зенобии, которая, правда, предпочитала в дела не вмешиваться, но невольно делала короля более мягким и уступчивым, чем кое-кто уже научился пользоваться. Впрочем, внешне это мало проявлялось.

— Ага! Явился!— обрадовано воскликнул Конан, едва завидев гостя.— Я уж думал, у твоего коня копыта размякли, и ты топаешь сам!

При этих словах камердинер запоздало вспомнил о своих обязанностях, встрепенулся и, приняв подобающую случаю позу, объявил:

— Граф…— Его голос предательски сорвался, от неожиданности старик поперхнулся и испуганно умолк: пересохшее горло окончательно отказалось повиноваться.

— Да вижу я, что это Троцеро,— небрежно отмахнулся от него король, но тут же осекся.— Что это у тебя с голосом, любезнейший Дрю?— поинтересовался он, окидывая придворного внимательным взглядом. Запыленные башмаки, учащенное дыхание, срывающийся голос — все говорило о том, что бедняга только что проделал неблизкий для себя путь.— Или за завтраком съел чего? — спросил он участливо.

— Костью подавился,— покраснев, объяснил камердинер.

И что ему не молчалось? Стоял бы себе спокойно да помалкивал учтиво, глядишь, все бы и обошлось! Так ведь нет, потянул Нергал за язык!

— Ай!— «испугался» король и сокрушенно покачал головой.— Придется попенять повару!— елейным голосом, от которого душа у бедняги ушла в пятки, пропел он и тут же взревел диким киммерийским медведем:— В масле сварю выродка! — И, подумав, уже более спокойно добавил:— В оливковом, что на днях привезли от графа.

Камердинер побледнел, потому что испугался не на шутку. Все во дворце любили государя, но до смерти боялись временами просыпавшегося в нем варвара.

— Прости, государь!— Дрю готов был пасть на колени. Он в ужасе прикрыл глаза и ясно увидел обнаженного толстяка-повара, уже посаженного в котел, в который поварята с веселым гиканьем лили масло. Огонь набирал силу, масло закипало, и это придало старику сил для окончательного признания.— Нергал попутал… Не кость это!

— А что же тогда? — усмехнувшись, простодушно поинтересовался Конан.

— Одышка,— обреченно выдохнул камердинер и сник, не смея поднять глаза на государя, но чувствуя в душе, что буря миновала.

— Ага,— кивнул Конан, устанавливая и без того очевидный факт.— За честность хвалю, а дальше…— Он пожал плечами.— Лекарство я тебе прописал. Принимаешь?

— Дел больно много,— уклончиво ответил старик, отводя глаза.

— Пожалуй, ты прав,— задумчиво согласился король,— но об этом после, а на сегодня я тебя освобождаю. Иди.— Конан жестом отпустил камердинера.— Ты знаешь куда,— добавил он, увидев растерянное лицо Дрю.

— Да как же ты без меня, государь?!— сделал тот последнюю попытку отбиться от изнурительного лечения, прописанного королем.

— Ничего,— ухмыльнулся Конан,— справлюсь. Я уже большой мальчик!

Камердинер тяжело вздохнул, обреченно посмотрел на короля, причем таким взглядом, словно видел его в последний раз, развернулся и с видом приговоренного к смертной казни поплелся прочь.

— И куда ты его?— поинтересовался гость, сочувственно глядя вслед уходящему.

— В казармы, на плац.— Конан пожал плечами.— Там с него десятник Дак по моему приказу стружку снимает, а он, лентяй, прячется, отлынивает.

— И не жалко?— Троцеро поморщился, представив, как бездушный служака-десятник безжалостно задает ритм бега, все чаще прикладываясь к фляжке с ледяной водой, а бедняга камердинер, подчиняясь королевскому приказу, из последних сил переставляет ноги на королевском плацу, но не смеет остановиться.— Все-таки старик!