Донован Фрост - Конан и Копье Крома

Пока не прогорел весь уголь, занявшийся хоть и с трудом, но потом разгоревшийся ровно и жарко, к домику, наверное, невозможно было и подойти — так накалились каменные стены.

Конан, словно разоряющий гнезда лис, копошился в давно остывшей золе и шлаке, чихая и ругаясь, в районе огромной, поражающей воображение наковальни, которая сама по себе в более цивилизованных местах могла стать целым состоянием — искристое, матово поблескивающее Небесное Железо, выплавленное из камней, что в редкие годы падали на северные земли, отколовшись от Небесной Тверди, ценилось далеко за пределами Восточного Киммерийского Кряжа. Теперь она потускнела, покрылась пушистым черным пухом и возвышалась посреди запустения, словно последний страж заповедного, древнего ремесла.

Конан искал оружие. Он уже понял, что мародеры забрали с собой все, что имело в их глазах мало-мальскую ценность, разве что за исключением наковальни — где найти таких силачей, что уволокут ее отсюда в горы или проделают с нею путь через проваливающиеся под ногами снега пустошей. Ее, к тому же, охраняли древние заклятия — разве что самый глупый из самой культурной страны человек мог попробовать прогневить темные силы, покровительствующие кузнечному делу, и сдвинуть с места сердце оружейной мастерской.

Конан, однако, сейчас не был сытым от убийств и грабежей наемником, увешанным смертоносным металлом, окропленным кровью женщин, детей и стариков. Он был беглецом, погоня висела у него за плечами, и кроме этого, он был беглецом почти безоружным.

Ему сошли бы и недоделанные заготовки — все, что еще не имеет в себе Духа Войны, что не прошло идеальной обработки, заточки, полировки и закалки, над чем не шептали в багровых отсветах от горна губы волхва или мастера. Ему требовалось что-нибудь такое, что длиннее и тяжелее ножа и хотя бы чуть тверже руки. Дрался же он, в конце концов, будучи десятилетним мальчишкой, с четой весьма крупных и зверски голодных полярных волков одной только суковатой дубиной и тупым, сделанным для детских забав бронзовым кинжалом!

В тот раз дрался не особенно долго — один волк, самец, полуоглушенный палочным ударом, повалился мальчику под ноги и был добит ударом игрушечного клинка в глаз, озверевшая же самка, крупная, поджарая, исполосовав когтями плечи Конана, была застрелена из лука подоспевшими охотниками из соседнего клана. Кстати, этого самого, в руинах деревни которого теперь копошился киммериец.

— Кром! — сквозь зубы выдохнул Конан.

Память о первых шрамах, заработанных в жизни, выплеснула на поверхность его раскаленной жаждой мести натуры новый счет к ванирам. И если раньше он собирался только передохнуть в деревне, дать прийти в себя Эйольву и бежать дальше, то теперь это место, выходцы из которого некогда спасли его детскую жизнь, должно было вдосталь напиться вражьей крови.

Теперь он уже не торопился — оторвал от какой-то угольно-черной конструкции металлический прут, ворошил кучи серой, хрустящей окалины возле наковальни, внимательно вглядываясь в пыльный полумрак под ногами.

Он то и дело выуживал из окалины и водружал на наковальню различные сохранившиеся предметы — то серые бруски, бывшие некогда кувалдами, рукояти которых пожрал огонь, то лезвия топоров дровосеков в том же состоянии, то какие-то совсем уже непонятные скобы и прутки.

Куча становилась все внушительней, а Конан все чаще хмурил брови и поминал своего сурового бога, когда радостный возглас согнал с печной трубы устроившегося там и чистившего перья стервятника.

Из дверей кузницы Конан вышел, едва не приплясывая — все же многое в нем еще было от мальчишки, сурового, битого дикой жизнью и побывавшего в нешуточных боях, но мальчишки. Пятнадцать суровых северных зим уже разукрасили шрамами его лицо, покрыли тело узламимышц и изъели душу мстительными думами, однако они еще не придали серьезности озорным глазам и не навсегда прогнали улыбку с молодого лица.

Эйольв, который совершенно окоченел на морозе и был испуган возней в погорелом доме, только разинул рот. За все время пути варвар не сказал ему и двух слов, был дик и угрюм, а тут едва ли не визжал от восторга, размахивая над головой какой-то жуткого вида железякой.

В руке у Конана была заготовка под меч, успевшая только выйти из-под молота, со следами клещей, выбоинами, в окалине.

Я бы не стал этого делать на вашем месте, барон. — Говоривший придержал упавшее на лицо забрало шлема и раздраженным движением закрепил его в поднятом положении крюком.

— Когда вы будете на моем месте, вы поступите по-своему, а пока я хочу знать — почему, во имя Митры, ваш полк, представляющий авангард войска, несет такие потери, словно бы мы каждый день даем бой регулярной армии немедийцев или, на худой конец, какого-нибудь Офира?

Барон слегка пришпорил своего скакуна, и шелковая попона, накинутая на круп лошади поверх кожаной брони явно гирканского происхождения, заколыхалась и задела грубый крест из двух бревен, на котором умирал прибитый гвоздями киммерийский воин.

Собеседник его последовал за ним, разглядывая изящно вышитых руками несравненных пуантенских искусниц геральдических зверей на развевающейся попоне.

— Ну и что вы можете сказать? — Барон был явно раздражен первым замечанием командира передового полка и отыгрывался, пользуясь своим положением. — Пока вы еще держите ответ передо мной, однако, если дело пойдет так и дальше, вам не миновать объяснений августейшей особе о причинах столь значительных потерь в гвардейском полку в столь незначительной кампании.

— Барон, я дам вам такие же объяснения, как и самому королю. — Голос говорившего гневно дрожал. — Мой полкотносится к панцирной кавалерии и предназначен по всем законам тактики для таранного удара на поле регулярного сражения…

— Да, да, для взламывания обороны противника стальными клиньями! Уж не вздумали ли вы учить меня воинскому искусству, а?

— Ни в коем разе, барон. — Короткая вспышка прошла, и командующий авангардом аквилонского войска взял себя в руки.

— Ну и хвала светоносным богам, побери меня прах! Вначале меня пытался учить этот выскочка, герцог Сайнийский — вы его знаете?

— Очень много наслышан о командире Северного Легиона, однако лично — не имел чести.

— Велика честь, — фыркнул барон. Он привстал на щегольских, вышитых жемчужным бисером стременах и обвел рукой, запрятанной в латную перчатку, окружающие их горы, склоны которых были густо усеяны мелким лесом и кустарником, а ледяные вершины терялись в косматых облаках, — Он примчался в столицу отсюда весь взмыленный, как вестовой, на взмыленной лошади уродливой местной породы и пытался объяснить мне, герцогу Орантису, и всему Магистрату, что аквилонская армия якобы бессильна перед местными варварами и силами природы. А его хваленый Легион, видите ли, справится с задачей куда как прекрасно.