Торн Стюарт - Обитель спящих

Он был зол. Он готов был грызть зубами золотые безделушки и сверкающие камни своей сокровищницы, так он был зол. Вид неисчислимого богатства, которое было тем ценнее в его глазах, что принадлежало лишь ему одному и никому больше, всегда успокаивал и радовал его, но сейчас не помогало и это. Он набрал в грудь побольше воздуху, задержал дыхание, сколько хватило сил, потом резко выдохнул. И сказал как мог спокойнее:

— Ну чего, чего же тебе еще не хватает? Глупая женщина! Я собрал здесь самые редкостные, самые удивительные драгоценности со всех концов света, и все это — твое, пока ты со мной. Ты хотела парчу, шелка и бархат, чтобы одеться — я достал их. Потом ты потребовала перин и одеял, потому что, видите ли, не можешь спать в холоде — и я принес их тебе. Скажи мне, что тебе нужно, и, клянусь Первым Яйцом, я достану все, что потребуется!

В продолжение всей этой речи он сидел к Раине спиной, но на последних словах обернулся так резко, что девушка вздрогнула. Но все равно упрямо покачала головой:

— Нет, чудовище. Ты не заставишь меня.

Он качнулся всем телом в ее сторону, и, хотя их разделяло не меньше десятка шагов, она тотчас почувствовала у самой щеки его горячее, нетерпеливое дыхание.

— Разве такое уж я чудовище? — вкрадчиво проговорил он ей в самое ухо. — Посмотри мне в глаза и скажи.

— Я не желаю смотреть в твои желтые глаза! — крикнула девушка. Она сидела на груде золота, сжавшись в комочек, обхватив колени тонкими руками. — Уже тысячу лет я не видела ни одного простого человеческого лица, только твои желтые безумные глаза!

Маленькой ножкой в ажурной кожаной сандалии она пнула арфу, и та жалобно зазвенела.

— Раина, у меня золотые глаза, — еще более вкрадчиво проговорил он, ластясь к ней. — Чудные, сияющие золотые глаза. Не упрямься.

— Буду. Что ты мне сделаешь?

— Не дам сладкого. Посажу в пещеру с летучими мышами. — Глаза его, и в самом деле цвета жидкого золота, лукаво блеснули. — Или… не пущу посмотреть на закат. Я собирался, но раз ты такая гадкая…

Он отвернулся и притворно вздохнул. Раина подняла мокрое от слез лицо.

— Это правда? Или ты смеешься надо мной?

— Ты споешь мне? — живо спросил он.

Раина стиснула кулачки и в отчаянье ударила его в грудь, но только поцарапала кожу о сверкающий небесно-голубой панцирь. Тогда она разрыдалась.

— Ненавижу! Ненавижу тебя! Тюремщик мой, палач! Желтоглазое чудовище!

— Спой мне о том, как сильно ты меня ненавидишь, — невозмутимо предложил он. Ответом ему были только горькие всхлипы, и тогда он заметил: — А солнце меж тем спускается все ниже и ниже. Скоро оно исчезнет в море, и не на что будет смотреть.

И так велико было желание бедной девушки хоть ненадолго выбраться на свет из темных, душных залов подземного дворца, что она поспешно утерла слезы и встала.

За все те неисчислимые годы, что провела она здесь, ее тюремщик впервые сам предлагал ей прогулку наверх. Все ее просьбы об этом до сих пор оставались без ответа, и она боялась, что неожиданное великодушие оставит золотоглазого хозяина так же внезапно, как и появилось.

— Я буду петь тебе весь вечер, если ты я впрямь выпустишь меня наверх, пока не сядет солнце, — пообещала она.

Между этими двумя существовал нерушимый договор: можно бесконечно изворачиваться и увиливать от ответа, но если слова произнесены, отказаться от них невозможно. Данное обещание, коль скоро оно давалось, должно было быть исполнено, как им, так и ею. Поэтому он перестал торговаться и удовлетворенно хмыкнул.

— Тогда живо найди что-нибудь, чем завязать тебе глаза, Я не хочу, чтобы ты знала путь наверх.

Кривая усмешка исказила ее губы.

— Боишься, что сбегу? В открытое море?

— Нет, — спокойно ответил он. — Боюсь, что будешь слишком часто бывать наверху, и у меня больше не останется способа уговорить тебя петь мне. — Он помолчал, завязывая ей глаза вышитой туранской шалью, затем небрежно добавил: — К тому же от долгого сидения на соленом ветру могут пропасть мои чары, и ты превратишься в столетнюю старуху, какой уже наверняка бы стала в любом другом месте.

Раина испуганно вскинула руки и провела кончиками пальцев по своим щекам, словно проверяя, не утратила ли ее кожа нежность и бархатистость.

— Опять ты надо мной потешаешься, — сердито проворчала она. — Сколько раз я просила тебя принести мне зеркало?

— Столько же, сколько я отвечал тебе: нельзя, заклятие утратит силу. Ну, идем?

По залам и переходам дворца Раина всегда путешествовала на его спине — что не составляло для него никакого труда. Сама она сбила бы себе все ноги о камни, передвигаясь почти ощупью в полутьме.

Дворец был огромен и большей частью темен — колдовской свет он переносил с собой из зала в зал. В сущности, это было гигантское хитросплетение пещер, узких проходов и больших галерей, которое он за много сотен лет превратил в подобие рукотворного жилища. День он проводил в одном зале, день — в другом, третий — в сокровищнице, что занимала три огромные пещеры. Раину он всюду таскал с собой, не желая расставаться с ней ни на миг.

Он подставил ей плечи, и девушка привычно уселась верхом ему на шею, туда, где смыкались под гибкими пластинами панциря мощные лопатки.

Сила его всегда поражала Раину, и, как ни противна была ей самая мысль об этом, она почувствовала упоительное томление внизу живота, когда упругие мышцы заходили у самого ее лона. Но, благодарение Митре, любитель музыки никогда не претендовал на ее тело, лишь на голос и искусные пальцы.

Путь в темноте длился, казалось, целую вечность. По тому, как ее несколько раз приподнимало, Раина догадывалась, что они миновали две или три лестницы. Один раз, несильно разбежавшись, он прыгнул. Наконец в лицо девушке пахнул свежий морской ветер, она почувствовала вкус соли на губах и в нетерпении сорвала повязку с глаз.

И едва не ослепла.

— Тише, дурочка! — рассмеялся он. — Не так быстро! Зажмурься и открывай глаза постепенно.

Она послушно зажмурилась и потихоньку, сквозь пушистые ресницы, снова взглянула на гаснущее солнце. Огненно-красный диск медленно опускался в воду, протягивая к ее ногам золотую дорожку. Она как была, в сандалиях, не подобрав подола, шагнула в воду, протягивая к солнцу раскрытые ладони.

И увидела собственные руки — не в полутьме пещер, при мертвенно-синем волшебном светильнике, который даже золото лишал желтизны и яркости, а при солнечном свете, пусть даже и приглушенном закатом. Поспешно оглядев себя всю, она в ужасе ахнула: ее кожа, постоянный предмет зависти подруг, из светло-бронзовой стала землисто-серой. Так могли выглядеть руки и плечи покойника, выкопанного из могилы.