Грегори Арчер - Конан и пророк Тьмы

Конан поднялся на ноги первым. Оглушенный, израненный, потерявший много крови, он доковылял до своего меча, трясущимися руками поднял его. Повернулся к поверженному наземь монстру.

Тот валялся шагах в двадцати от него, беспомощно сучил двумя парами ног, мотал головами, беспорядочно шарил по земле уродливыми руками.

Волшебное сверкание двуручного меча погасло. Вся сила Ай-Берека ушла на этот последний удар, и он чувствовал, что и Второе Зрение меркнет — черная кожа вновь превращалась в черный студень, очертания триединого Амина расплывались, наливались теменью; гасло сияние и окружающего мира. Надо торопиться.

На негнущихся ногах Конан приблизился к поверженному противнику. Пятью ударами отсек все питавшие его артерии. Потом заглянул в человечье лицо чудовища.

Потускневшие глаза Амина медленно сосредоточились на киммерийце. Раскрылась щель рта. Донесся булькающий звук. Наконец в мозгу северянина прошелестело:

«К-о-о-о-н-н-н-а-а-а-н-н-н… П-о-о-о-ща-а-а-д-и-и-и… «

— Три головы, а такой глупый,— потрескавшимися губами, хрипло ответил варвар.

И вонзил меч в то место, где, как он полагал, находилось сердце чудовища.

Мир зашатался. Мир заходил ходуном. Долгий, печальный вздох разнесся над миром.

Конан озадаченно огляделся.

Та самая бездонная, бешено кружащаяся воронка, которую он видел Вторым Зрением в инобытии и в которую ушел Вагаран, проявлялась в реальности. Киммериец почувствовал, как почва под ним прогнулась в сторону центра некогда процветавшего города, и черная масса, поначалу медленно, словно нехотя, но с каждым мгновением все быстрее, устремилась туда, откуда пришла — к арене, к Вратам Времени. Труп Триединого Амина дернулся и заскользил в том же направлении. Со скрежетом сдвинулись с места огромные секиры.

Конан ругнулся. Так, чего доброго, еще и засосет в щель между Мирами…

Не удостоив дважды мертвого даже взгляда, он со всей скоростью, которую позволяло ему израненное тело, бросился к виднеющейся неподалеку громаде городской стены.

Наклон воронки, ведущей в небытие, становился все больше, и все труднее было киммерийцу карабкаться по изгибающейся земле. Черный студень уже единым потоком несся к своему истоку, к гладиаторской арене, но огибал бегущего в противоположном направлении человека — ведь голову того венчает Шлем…

До стены двадцать шагов… Пятнадцать… А склон все круче, и все, кажется, не успеть, уже скользят сапоги по предательски выгнувшейся мостовой, и он сейчас упадет, и покатится по почти отвесному склону в бездну, ну еще немного, пять шагов… два…

Выкрикнув что-то нечленораздельное, Конан собрал в кулак весь остаток своих сил и прыгнул. Пальцы его ухватились за кончик веревки, свисающей с гребня стены вцепились в него мертвой хваткой…

И тут земля, на которой некогда стоял город Вагаран, полностью провалилась в Ничто.

Рыдая и смеясь, то ли от горя, то ли от радости, Минолия помогла киммерийцу перевалиться через парапет.

Глухо застонав, когда девушка слишком сильно обхватила его за бок, варвар опустился на землю и привалился к восхитительно твердой, прохладной стене. Стащил с головы проклятущий Шлем, отбросил его подальше.

— Ты ранен? — с тревогой спросила Минолия.

— Пустяки, царапины,— с трудом ответил Конан, не открывая глаз.—А где Ай-Берек и Орландар?

В ответ Минолия всхлипнула.

— Никого нет… Все умерли… Я одна осталась…

— Почему же… А я?

— Да. И ты… Ты победил?

— А то. Делов-то — раз, и готово.

Кружилась голова, горели раны, кровь (сколько ее там осталось, глотка два, не больше) гулко стучала в висках.

— Что там, внутри за стенами?

— Ничего… Темно и пусто…

— Понятно… Вот что, деточка… Я пока посплю немного, а?

— Конечно, господин Конан, конечно…

И киммериец тут же провалился в беспамятство. Никакой радости от очередного спасения мира он не испытывал. Он даже не почувствовал, как к нему прижалось хрупкое девичье тело, согревая его своим теплом, ограждая от ночной прохлады.

На востоке занималась заря нового дня.

Первым очнулся Конан.

С наступления рассвета прошло много времени; утро заканчивалось, надвигалась дневная жара.

Тело не слушалось — мышцы молили оставить их в покое, дать расслабиться еще хоть на мгновение. Им потакал слаженный хор ноющей боли ран и ожогов: и свежих, и давно затянувшихся, и тех, о которых он и вовсе забыл.

Варвар с трудом выгнул шею — посмотреть, что осталось от славного города Вагарана.

Ничего не осталось. Высокая городская стена бессмысленно окружала исполинскую песчаную воронку глубиной в пол-лиги, с плавно изогнутыми склонами, над которой поднимался сияющий круг солнца.

— Был город — и нет города,— вслух сказал Конан, и не узнал собственного голоса — хриплый, надтреснутый; во рту ощущался вкус крови. Он сплюнул, посмотрел на слюну. Так и есть: кровь. Э-хе-хе…

Встряхнуться в таких случаях киммерийцу зачастую помогала ругань — самая грязная, отборная, произнесенная в полный голос. Он набрал в легкие побольше воздуха и на выдохе прошелся по событиям прошедшей ночи, по городу, получившему свое, но заслуживающему вдогонку самых отборных ругательств, по колдунам любых мастей и окраса.

Полегчало.

Северянин поднялся на ноги, повернул голову — и натолкнулся на негодующий, возмущенный взор пробудившейся Минолии. Конан ответил ей взглядом, не скрывающим недоумения, а потом вдруг понял: девушку разбудила, а главное, разгневала его брань, и ничто иное. Не привыкла она к таким выражениям в своем Ордене, и наплевать, что рядом воронка вместо города, а мир чудом спасен им, варваром. Сейчас Конан — плохой, и злиться надо на него.

Северянин не мог устоять на ногах. Его трясло от смеха. Со смехом выходили ужас пережитой ночи, остатки боли в ранах, усталость. И он хохотал все громче, не в силах остановиться, не видя ничего вокруг. Даже не заметив, как вновь опустился на уже теплые камни, сотрясаемый волнами накатившего хохота. Слезы застилали глаза; держась за живот, киммериец повалился набок.

Поначалу Минолия смотрела на спасителя мира с недоумением, потом — со злостью, потом — с обидой… но и она не выдержала, заразившись от варвара смеховыми судорогами, догадавшись, чем вызван этот приступ. Смехом они отсекли от себя, оставили в далеком Прошлом минувшую ночь, возвратились к новой жизни.

И смехом разбудили Фагнира.

Разлепив глаза, плохо или, вернее, ничего не понимая — кто? чего? где? зачем? — приказчик открыл рот, из которого сам собой вылетел вопрос:

— Махар еще не вернулся?..

Конан уже катался по пыльным камням, сотрясаемый новым приступом смеха. Минолия уткнулась головой в колени, плечи ее судорожно вздрагивали.