Татьяна Морозова - Песнь молчаливых камней

— Отвали, — я чуть слышно вздохнула.

Шарканье старушечьих ног стихло — значит, притаилась, как партизан, возле моей двери.

— Нинка, гарпия, всю квартиру прокурила, прошмандовка!

Я представила, как бабка трясет кулаком в мою сторону. Пусть грозит, жалко что ли… Лишь бы опять на двери пакость рисовать не стала, гробы там всякие, кресты. Тяжело потом все это дело отмывать, да и неприятно до жути. Откуда у бабки такая краска? Воняет мерзко и въедается так, что не отдерешь. С довоенных лет хранит, что ли? А дверь моя и мне её жалко. Но даже выходки соседки, мелочи по сравнению с тем, что творилось у нас в приюте.

После того, как меня вместе с остальными одногруппниками торжественно и с почестями выставили из детского дома, — ибо совершеннолетние, нечего лопать казенные харчи, — я пребывала в состоянии эйфории. Свобода! Теперь я принадлежала самой себе, а не стае малолеток. Детские банды — самые беспощадные, самые жестокие. Принцип выживания у стаи один — нападать всем скопом, как это делаю шакалы, и рвать на части без сострадания. И никто из взрослых не заступится, ни у кого не появляется желание влезть. Кому нужны брошенные щенки? Вот и приходилось молча переносить все унижения. В детских бандах жестоки все: и ребята, и девчонки.

У меня была подруга… Была… Чем Олеся не приглянулась Люське, мне до сих пор непонятно. Впрочем, теперь это уже неважно. Леси нет, и я никогда больше не услышу её звонкий смех. Люська, будучи старше нас на два года, считалась в детском доме «центровой», то есть главной. Любимым её занятием было издеваться над теми, кто не мог постоять за себя, дать сдачи. Мою подругу она откровенно ненавидела и старалась при любой возможности причинить ей боль.

До выпускного Олеся не дожила — повесилась в туалете, не выдержав издевательств. Я ревела месяц, не меньше. В душе бушевал ураган ненависти и желания разорвать Люську руками, зубами. Унизить ее точно так же, причинить боль в сто раз сильнее. И осознание собственного бессилия вызывало еще большую злобу. Безнадежность стальным ошейником перехватывала горло, мешая дышать. Безнадежность…

Многие из моих знакомых находили выход из этого состояния в алкоголе и наркотиках. Как и остальные в стае, тоже пробовала и то, и другое. Врать не буду, эффект поначалу нравился, но что-то внутри меня потребовало прекратить подобные эксперименты. В принципе, примеры, чем все это заканчивается, были перед глазами. Когда от передозировки умерли Валерка и Генка, мне стало жутко. Их скрюченные тела покидали в труповозку, словно мешки с картошкой, и увезли в неизвестном направлении. Думаете, проводилось следствие? Черта с два! Кому нужны брошенные щенки?

За дверью послышалось шарканье рваных тапочек. Это означало одно — баба Нюша ушла к себе в комнату, не дождавшись от меня ответной реакции.

«Когда всё это закончиться?» — я закусила губу.

Прозвенел будильник, радостно сообщая, что пора вставать на работу.

— Не угадал, родной, уже давно никто не спит.

Старенький потертый халат лежал на стуле, стоящем рядом с кроватью. Добра у меня не много — шкаф, кровать, старый раздолбанный стол и единственный стул. Оглядев свое скромное жилище, я в очередной раз подумала, что неплохо бы переклеить обои. Эти, старые и засаленные, местами выцветшие, начали лопаться в швах и расходиться. Только вот где денег на ремонт взять? Если только занять, или кредит оформить. Но отдавать все равно придется, а чем? Мне на еду и одежду еле-еле хватает.

Приоткрыв дверь и оглядев коридор, я прошмыгнула в туалет. Очень не хотелось пересекаться с Нюшкой. Проскочить в ванную незамеченной мне тоже удалось, зато на кухне поджидала засада. Бабка решила не упускать момента и обрушилась на меня по полной программе. Первым делом она перекрыла мне путь к отступлению своим необъятным задом.

— Ты, блядь, у меня докуришься! — начала она свой монолог, — Я тя живо научу Родину любить. Не было печали, подселили прошмандовку! Сдам вот тебя в милицию, они там уж найдут тебе применение…

Молча налив в стакан кипятка и опустив в него пакетик с заваркой, я с невозмутимым видом продолжала готовить себе завтрак. А Нюшка не унималась:

— Жила себе — бед не знала, подселили на мою голову дуру безродную, подкидыша. На что ты надеешься? Ведь толку от тебя никакого! Задаром только народный хлеб ешь! Кому ты нужна? Да никому, если даже мать родная бросила. Тьфу…

А вот это ты зря баба Нюша… Зачем бьёшь в самое сердце? Такое не прощается.

— Баб Нюш…

— Что, поганка?

— А кипятком в морду хочешь?

Подняв стакан со стола, я сделала вид, что сейчас плесну. Если бы можно было убивать взглядом, то соседке бы пришёл конец. Нюшка посмотрела мне в глаза и, поняв, что это не пустая угроза, быстро ретировалась с кухни. Настроение испортилось окончательно. Чай пить уже не хотелось. Оставив стакан на столе, вернулась в комнату, чтоб неспешно собраться на работу.

«Зря чай не вылила… Знаю ведь, что эта курва допьет и не побрезгует. Да и пусть, может подавится…», — злорадная мысль немного повеселила меня.

Затертые почти до дыр джинсы, блузка в мелкий цветочек — вот и весь мой гардероб. Я оделась за считанные секунды. Орудуя массажной расчёской и пытаясь хоть как-то уложить непослушные волосы, я разглядывала себя в зеркале. Маленькая, худенькая, с цыплячьей шейкой и выкрашенными в рыжий цвет волосами. На вид больше восемнадцати мне никто не дает, хотя по паспорту двадцать два. Росту во мне — метр с кепкой, тощая, как скелет. В детском доме остроумные воспитатели окрестили меня «звездой Освенцима». Грубо, но в точку. Стриженные, вечно торчащие «ежиком» волосы, пухлые губы, прямой нос и темно-карие глаза — вот и весь портрет. Постоянные эксперименты с хной довели до того, что изначальный цвет волос, тёмно-русый, мной успешно забыт. В это раз попалась такая ядрёная краска, что теперь из зазеркалья на меня смотрело рыже-огненное чудо. Поняв, что уложить непослушные волосы мне так и не удастся, я вышла в коридор и заперла дверь. Комнату приходится закрывать на ключ, иначе, не в меру любопытная соседка, непременно покопается в моём шкафу.

Не обращая больше внимания на бабу Нюшу, высунувшуюся из кухни, я собралась и ушла. По крайней мере, теперь до самого вечера не увижу эту кикимору.

Все же во взрослой, самостоятельной жизни, имеются свои плюсы. Я теперь ни от кого не завишу, могу поступать так, как считаю нужным. К тому же есть своя комната, где можно закрыться от всех и мечтать, не опасаясь, что кто-то ворвется и начнет издеваться, а к ежедневным перепалкам с бабой Нюшей я понемногу привыкаю.

На дворе стоит май, но по утрам ещё прохладно. Я пожалела, что не взяла кофту. От дома до остановки пять минут ходьбы — пришлось прибавить шагу, чтобы согреться и успеть на троллейбус. Но я опоздала. Вильнув белым задом, он скрылся за поворотом. Теперь ждать следующий троллейбус как минимум, минут пятнадцать, а пешком топать не очень хочется. Достав сигарету, я закурила.