Райдо Витич - Обитель Варн

аккуратный прилизанный, правильный от формы черепа до узла студенческого

галстучка. Его ждут карьера, почет, уважение, стабильность. Ее неизвестность.

Алиса широко улыбнулась, надеясь, что улыбка получилась несильно натянутой:

— Да, не мучайся ты, я все поняла. Спасибо, правда. Я сама хотела сказать тебе

то же самое, но все как-то откладывалось. А сейчас прямо груз с души свалился. У

меня ведь, как у тебя, изменились обстоятельства — человек появился, любимый.

Предлагает руку, сердце и звание, а я все тяну с ответом. Нехорошо — обещала

тебе, ты ждешь, а я возьму и выйду замуж за другого.

— Уф! — облегчено вздохнул Игорь. — Значит, не обижаешься?

Алису передернуло: `обижаюсь? Да, я завыть готова, а тебя по видеосвязи

придушить и сучку твою! И Анаконду и все отделы, что упекли меня сюда, и

сержанта, которого зубами бы загрызла, только б дали!

Улыбнулась бодрее:

— Конечно, нет. Останемся друзьями. Маме привет, моим — тоже. Делать будет

нечего — звони. Пока. Удачи. Всех благ.

Резко нажала кнопку выхода. Экран погас. Алиса качнулась и рухнула на постель,

уткнулась в подушку, закричала в нее, вымещая боль, что мутила ее разум, жгла

душу, и заколотила кулаками по казенному одеялу: ненавижу, ненавижу, не-на-ави-ижу-у-у!!!!

Люция, услышав крики подруги, вылетела из душевой, не высушив волосы, и застыла

посреди казармы, с ужасом глядя, как Алиса с воем колотит кулаками по подушке и

одеялу.

— Ты…ты чего, а?…Эй, Лиса?! Э!

Алиса резко села и уставилась на Маликову. У той лицо вытянулось от вида

заплаканной Сталеску. Это ж чему нужно случиться, как ее нужно довести, чтоб она

заплакала?

— Умер что ли кто? — спросила с сочувствием, подходя ближе.

— Ага, Игорек, — всхлипнула девушка и скривилась. — Гад, сволочь! Ненавижу!!

Люция побледнела, сообразив, в чем дело, села рядом с Алисой, обняла за плечи,

успокаивая:

— Брось, выкинь его из головы. Подумаешь, нашелся тоже мне. Красивая картинка,

не больше, а человек — дрянь. Я тебе говорила: скользкий он, ненадежный.

Отставку дал, да? Подружку завел?

— Оставь, — скинула ее руки с плеч Алиса: без расспросов тошно.

— Да, все, все. Может, пойдем куда-нибудь? Увольнительная все-таки. Сподобились,

вторую за год получить, тьфу ты, и как удачно! Что тебя звонить-то ему потянуло?

Или сам прорезался?

— Я.

— А-а-а, понятно — ностальжи.

— Представь. За последние три месяца одно письмо, восемь строчек.

Продекламировать?

— Обойдусь, — поморщилась Маликова. — Мне и Шекспир не нравится, а уж письма

твоего Стрелкова точно не шедевр. Не для моей психики опусы.

— Почему, Люся, почему? Он ведь обещал, клялся.

— От-ты! Нашла кому и чему верить! Все клянутся и все клятвы забывают.

— Но ведь это не правильно, не честно.

— Не смеши ты меня: `честно', `правильно'! Наши вон в академии учатся, по

вечерам мамины пирожки трескают и в клубы ходят. Чистенькие, честненькие.

Напомаженные. А мы из-за какой-то фигни здесь дохнем. Им карьера светит, а нам

выжить бы.

— Мы, как животные, — задумчиво протянула Алисия, глядя перед собой.

— В смысле? — нахмурилась Люция. — Ты того, подруга, крышу в круиз по дальним

странам отправила, да?

— Мы действительно, как животные, — повернулась к ней Сталеску. — Живем на

инстинкте, а из желаний лишь самые банальные, низменные: поесть, поспать. Ты

когда последний раз читала, что? А в небо смотрела?

— Давно, — пожала плечами девушка, не понимая, в чем криминал.

— И остальные. Посмотри вокруг.

— Зачем? Когда смотреть-то? Толк? Каждый живет, как может, и выживает, как

умеет.

— Не могу я больше так, не хочу. За что? Нет, ответь — за что нас прессуют? За

то, что шалили? А что, мы кого-то убили? Что-то украли?

— Угу, соцкарты вспомни, — вздохнула Люция. Алиса посмотрела на нее и свесила

голову — да, было дело, вытащили из кейса одноклассника соцкарту. Но ведь

положили на место потом. У Анаконды на спор жетон от домофона вытащили прямо из

кармана, а их поймали. И сколько ни доказывали потом, что без плохого умысла, а

для проверки ловкости это сделали — бесполезно. А потом еще с горя, решив, что

хуже не будет, а лучше наверняка — напились.

А сколько еще безобидных нелепостей было вменено им в вину?

— Не повезло, вот и все. Умнее надо было быть, гибче. Ничего, научимся.

По казарме пошло гулкое эхо шагов — Стокман.

— Принесла нелегкая, — процедила Люция, вставая.

— Если опять измываться начнет — убью гада, — заверила Алиса, пряча полный

глухой, неистребимой ненависти взгляд.

Сержант остановился посреди казармы и приказал:

— Рядовые Сталеску и Маликова, ко мне!

Девушки нехотя подошли.

— Смирно!

Замерли, вытянувшись.

— Ваша увольнительная отменяется. Заступаете на вахту через час. Охрана пункта

связи.

— Твою мать! — не сдержалась Люция: мало, отменили долгожданную увольнительную,

так еще и ставят на самый солнцепек! Будут они теперь вместо бассейна и сытого

ужина в каком-нибудь приятном заведении, стоять, как подсолнухи в огороде, до

шести утра. Нет, пора сержанта убивать, иначе он убьет их.

Алиса подумала тоже самое, но в более резкой форме. Ее лицо закаменело

— Вы что-то сказали? — зловеще процедил Стокман, шагнув к Маликовой. Та

вытянулась сильней и сжала зубы, чтоб невзначай не плюнуть в ненавистную рожу

изверга.

— Я, — спокойно ответила Сталеску.

— Не понял? — повернулся к ней сержант.

— Я сказала: Вашу мать и весь состав родни! И вас! И вашу гребанную службу! И

ваши приказы!

Лицо сержанта окаменело. С минуту он переваривал услышанное, придумывал страшную

кару рядовой. Люция, струсив, легонько толкнула подругу в бок: теперь хоть

промолчи, чтобы он ни сказал.

— Пять нарядов в мужском сортире, приступаете сейчас, — разжал зубы Стокман.

— Не имеете права.

— Вас ждет карцер и трибунал, рядовая, — заверил после повторной паузы.

— За что?

— Оскорбление старшего по званию, отказ выполнять приказ…

— А кто вас оскорбил? — выгнула бровь Маликова. Сержант уставился на нее,

соображая, что единственный свидетель оскорбления, далеко не свидетель, легче на

эту роль пригласить прикроватные тумбочки. Что остается?

— Игнорирование приказа…

— Уже идем, — заверила Маликова.

Сержант скрипнул зубами, оглядев срочниц. Он еле сдерживался, чтоб не перейти

грань дозволенного и не проучить, не вернуть оскорбления, все пакости, что

вылились на его голову за последние месяцы двум ненавистным девицам сейчас,

прямо здесь, грубо и настолько доходчиво, чтоб на весь оставшийся год службы

хватило. Причем так, чтоб после вправления мозгов и исправления перекосов в