Дэвид Билсборо - Сказание о страннике

Затем Болдх, прокричав что-то на своём языке, швырнул флягу с маслом для факела прямо в лицо монстру, а следом полетел и сам факел. Всплеск огня, жуткий вопль боли, запах горящего масла, опаленной плоти, загоревшиеся космы заметались в пламенном вихре...

Чудовище ушло. Скрылось, отчаянно воя и оставляя за собой дымный след. Уползло в своё логово, ревя от боли и отчаяния.

Наступила тишина...

Потом раздался голос:

— Хватай этот меч, и убираемся отсюда!

Возражать Финвольду никто не стал.

Даже спустя три дня Болдх чувствовал себя больным. На следующий день после боя в шахте странник проснулся с чувством тревоги, которое постепенно переросло в сильнейшее уныние. Второй день не принёс облегчения, а на третий уныние обернулось болью. И никакие попытки чародеев вылечить его не помогли.

Спутники, напротив, излучали какую-то жизненную силу, их наполняла бодрость. Неожиданная встреча с чудовищем хоть и испугала поначалу, одновременно встряхнула их; к возвращению в храм они уже были полны энергии, которую вряд ли почерпнули бы от этого впавшего в спячку города.

Взволнованно крича и переговариваясь за надёжными стенами храма, мужчины перво-наперво вручили меч монстра Нибулусу, как знак признания его доблестного поведения. Но пеладан настоял, чтобы меч отдали Болдху, который изгнал чудовище, метнув в него флягу, и тем самым заслужил трофей.

Заявление пеладана удивило всех без исключения, ведь их лидер никогда не отличался скромностью. Возможно, Нибулус повёл себя лишь практично: он ни за что не расстался бы с любимым Анфертом, так зачем обременять себя дополнительной ношей.

Финвольд поначалу не одобрил этого предложения. На его взгляд, меч был слишком хорош для Болдха. Однако повлиять на решение он никак не мог, поэтому всерьёз возражать не стал.

Странник не хотел владеть этим оружием и недоверчиво смотрел на него, испытывая к мечу чуть ли не ненависть. Правда, в итоге уступил. Он внял не уговором Нибулуса и чувству, что заслужил эту награду, а доводам рассудка. Утратив свой топор, он вряд ли смог бы найти что-то приличное в диких землях. А меч был великолепен.

Все три мага попробовали на нём своё колдовство и пришли к выводу, что клинок зачарован. А Финвольд был убеждён, будто именно этот меч поможет им сразить Дроглира. Он даже заявил, что с таким мечом их битву уже можно считать выигранной.

Все изучали трофей, не скрывая любопытства. Меч на самом деле был странным. Никто не смог определить, сколько ему лет и кто его создал. Рукоять, большая и тяжёлая, была обмотана проволокой и почернела от времени. Гарда в виде поперечины, ничем не украшенная, напоминала древние мечи северян, ещё до того, как эта раса пришла в упадок. А уж подобного клинка вообще никто не видел: он извивался прямо от основания, острый с двух сторон, как бритва, и напоминал ползущую змею.

— Похож на меч, который мы называем «пламенник», — сказал Нибулус. — «Опаляющий сполох».

— Верно, — с восторгом добавил Финвольд, — пламя, способное убить огонь преисподней! Мы даже можем назвать его Сполохом...

Болдх в сомнении уставился на меч, специально оставленный жрецом на столе. Стоило страннику взять его в руки в первый раз, как перед глазами возник образ. Не просто образ, скорее видение.

Он увидел огромную заброшенную пустошь с редким пучками желтоватой травы, гнущейся под неутихающим ветром, и серое небо, затянутое грозовыми тучами. На самом краю пустоши — обрыв, за которым бушует море. А прямо на краю обрыва стоит чья-то фигура. Слишком далеко, точнее не разглядеть, однако в ней есть что-то знакомое...

Озадаченный странник осторожно положил пламенник обратно на стол. Возможно, теперь он становится настоящим оракулом.

Наверное, с этого момента и началась его депрессия. Какое-то мучительное, изводящее чувство не покидало Болдха, разрастаясь всё сильнее. Может, оно было вызвано чудовищем? Никто не рискнул предположить, что напало на них, хотя вспомнили и огров, и джатулов, и даже кобольдов, виденных в мире Ним Кэдог. Так или иначе странно, что подобная тварь владела мечом. Дикие зубастые монстры с когтями не нуждаются в созданном человеком оружии. Меч сковывал монстра, делал его неуклюжим; из-за клинка чудовище проиграло. Не будь тварь обременена оружием, она быстренько разделалась бы с Нибулусом, да и всеми остальными. Тем не менее монстр не выпускал пламенник из рук, словно старого друга... или новую игрушку.

Болдх задумался. Какая-то беспокойная мысль не отпускала...

Каждый раз, стоило ему взять Сполох в руки, уныние становилось сильнее. Во рту появлялась горечь, желудок сжимался в комок. Ночью странник лежал без сна, а по утрам тёплый свет воспринимался как издёвка.

Кем бы ни был монстр, он заставил Болдха почувствовать собственную слабость и уязвимость сильнее, чем кто бы то ни было. Теперь дорога впереди стала казаться бесконечной, безрассудной и полной смертельных опасностей.

А в конце этого пути, если он всё-таки доберётся до него, ждала Смерть.

Целый день Болдха одолевали мрачные мысли. Он сторонился спутников, а они, в свою очередь, сторонились его.

В дни накануне отхода из Мист-Хэкеля не один Болдх пребывал в мрачном настроении. Над Паулусом тоже довлели тяжёлые мысли, и его обычная угрюмость усилилась. Он выглядел осунувшимся и вялым и, пока остальные завершали последние приготовления, наховианец бродил, словно зомби.

Накануне отхода он пролежал всю ночь без сна, уставившись в потолок. Знобящий туман вползал в комнату через окна, заставляя спящих путников плотнее кутаться в меха. Но Паулус отбросил покрывало в сторону, он уже давно отчаялся уснуть. Наховианец размышлял, уставившись в темноту единственным здоровым глазом.

Уже несколько ночей, как сон совершенно покинул его. Наёмник лежал неподвижно, голова гудела от нахлынувших мыслей. Ночи тянулись бесконечно; наховианец крутился и раздражённо ворчал, постоянно поправляя покрывало. Тело нуждалось во сне и отдыхе, но мозг не давал покоя. После бесконечно длящейся бессонницы в комнату начинали проникать первые птичьи трели, и холодный воздух озарялся серым светом просыпающегося солнца. За окнами раздавались шаркающие шаги местных жителей, которые, кашляя и что-то бормоча, шли к воде, неся оловянные тазы и куски мыла. Паулус по-прежнему не спал, ёрзая и проклиная всё на свете. И только когда весь храм охватывали яркие лучи солнца, а местные жители расходились по своим делам, наёмник наконец чувствовал, как тяжелеют веки и его охватывал долгожданный сон.

Так ему удавалось поспать часа два-три, а потом он бродил бледный, сонный и опустошённый, едва живой. Эта ночь — последняя в Мист-Хэкеле — была не лучше. На самом деле она была даже хуже остальных. Рано утром путникам предстояло двинуться в путь, а значит он, Паулус, будет лишён даже этих двух жалких часов сна. Мысль о том, что придётся идти по Дождевым равнинам до Фрон-Вуду в таком истощённом состоянии, злила наёмника ещё больше.