Ольга Онойко - Дети немилости

С диким криком Лонсирем отшатнулся от Окна и, валясь с ног, кинулся к противоположной стене. Он споткнулся о журнальный столик, сшиб его, упал и пополз по ковру на четвереньках. В единый миг он насквозь промок от пота. Конечности тряслись. Во рту ощущался вкус желчи.

Окно усмехнулось.

Окно смотрело ему в спину.

Лонсирем бросился к двери. Он уже взялся за ручку, когда страшная догадка оледенила его: а если дверь тоже выходит Туда?

Окно дышало и тянулось к нему, сизое, лютое.

Маг заскулил от ужаса.

Спасения не было.

«Надо задернуть штору, – пришло ему в голову. – Было так хорошо со шторой. Очень хорошо. Задернуть».

Но для этого надо было подойти к Окну...

В комнате стало темнеть. Зеркало над комодом, отразив Окно, начало перенимать его свойства. Потянуло ледяным холодом.

«Штора, – думал Лонсирем. – Штора!» – словно взывал о спасении. Он не мог даже обернуться в ту сторону, где был кошмарный взгляд Окна. Он только протянул руку, отчаянно желая...

Стало тихо.

Выдохнув, маг лег ничком на теплый, с подогревом, ковер и обнял руками голову. Так он лежал, пока рассеивались последние струйки мертвящего холода, к лампам возвращалась яркость, а глубина зеркала прояснялась. Нестерпимо хотелось пить, рот стянуло от жажды. Мысли смешались. Но тело и разум мага теперь хорошо повиновались ему, не было ни слабости, ни тошноты. Тяжело дыша, Лонсирем перевернулся на спину и уставился в потолок. Перевел взгляд.

Повинуясь его желанию, штора вернулась на свое место.

...нет, не в шторе было дело, не в куске ткани – повинуясь его желанию, замолчало и смирилось Окно!

Невольное торжество загорелось в груди. Все еще не в состоянии отдышаться, Лонсирем поднялся на ноги, прошатался к комоду и не глядя налил в большой серебряный стакан чистой воды из кувшина. «Нет, – думал он. – Не тени. Нет. Тени так не умеют. Что же это? Что же это такое? Никто так не умеет. Вовсе это никакая не гостиница. Зачем это все? Что это? Где я?!»

И вдруг он понял, что минуту назад кувшина на комоде не существовало.

Лонсирем медленно опустил недопитый стакан.

Подвело живот.

«Чушь, – подумал он неуверенно. – Я просто не заметил...»

«Четвертая с элементами Пятой, – возразила белая бесконечность. – А скорей Пятая с элементами Четвертой. Свободная комбинаторика на атомном уровне, и учти, Лонси, – без всяких схем. Для такой схемы нужен ватман формата «четыре авиаполя».

Лонсирем сел в кресло и закрыл глаза.

– Выпустите меня отсюда, пожалуйста, – немного подумав, тихо сказал он.

«Откуда?»

– Из комнаты этой.

«Ты не пленник. Ты хозяин. Видишь, даже Окно тебе подчинилось. Выходи, направляйся куда желаешь».

– Я хочу домой.

«Отвори дверь, войдешь в большую залу. Господин Кеви на работе, а госпожа Кеви сегодня работает дома».

Лонсирем набрал в грудь воздуха – и промолчал.

– Кто вы? – спросил он после долгой паузы.

Ответ предварила такая же пауза.

«Магия».

«Оно умеет врать», – подумал Лонсирем и, не шевельнувшись, обмер от страха: он был уверен, что незримый собеседник слышит и мысли. Но что же делать, если ему сказали очевидную неправду? Человек, окончивший Королевский университет в Ройсте, не мог вдруг уверовать, что у магии, гравитации или электричества есть разум...

«Судьба», – сказала бесконечность.

Взгляд Лонсирема сам собой обратился к Окну, скрытому шторой. «А не вдруг, пожалуй что, и уверуешь», – беспомощно подумал он. Ни одна из изученных им наук не могла подсказать, что представляет собой Окно.

«Смерть», – сказала бесконечность.

Лонсирем вздрогнул, подобрал ноги, вцепился пальцами в плечи. Его зазнобило.

«Так Я проявляю себя в замкнутом мире, – сказала бесконечность. – Я есмь беспредельная жизнь. Я – источник. Я ломаю определенную форму».

Лонсирема трясло.

Видение Цоза снова вставало перед ним – рваные облака, недвижные смерчи, песчаные столпы и тоскливые стены тумана. Бесконечные улицы уходили в туманную мглу, а дома были грудами тлена. Сутулые призраки торопились куда-то, суетные и безликие. «Еретики, – вспомнилось смутно, – рескиаты...»

Тепло светились лампы вдоль стен комнаты, рама зеркала золотисто мерцала. Когда-то сияющий копьеносец предстал Лонсирему на улицах Цоза – но сюда не было пути витязям светлого воинства.

– Что вы хотите? – вжимаясь в кресло, пролепетал Лонсирем.

«Играть».

– Что?..

«Я играю. Тот, кто отказывается от игры, обретает определенную форму, неизменную навеки, и единственное, что изменяет его, – смерть. Моя дочь связывает Меня, но Я проявляю себя во всем, что создано ею, так как Я – ее начало».

– Это... – шепотом сказал Лонси. – Вы...

«Вспоминай, Лонси, у тебя отличная память».

– Это писал господин Гаренау, антрополог и религиовед, – смиренно ответил Лонсирем. – Вы цитируете господина Гаренау, главу о метафизике Легендариума. Я на экзамене отвечал профессору Станирау по трудам господина Гаренау.

«То-то же», – сказала бесконечность.

– Вы... – несчастным голосом сказал Лонсирем, – вы смеетесь? Зачем вы это?

«Сойдет и так, – пояснила бесконечность. – Ты обещал поиграть со мной, Лонси. Выигрыш уже у тебя. Давай поиграем».

– Выигрыш? – непонимающе пробормотал Лонсирем. – Выигрыш... Я играл с толстой... с госпожой, которая продавала сувениры. Но я с ней не играл! Она говорила странные вещи. Я подумал, что она сумасше... Вы?! Вы...

«Ясный разум суть определенная форма, Лонси. Рескит, которую знает Древний Юг, безумна».

Маг замер. Конечности его одеревенели, пальцы свело. Он едва дышал.

– Что со мной будет?.. – прошептал Лонсирем.

«В замкнутом мире Я проявляюсь опосредованно. Ты – Маг Выси, мальчик мой. Я проявляюсь через тебя».

– Маг... – начал Лонсирем.

И осекся.

Ветер бил в стену огромной, высокой, как комната, палатки. Пара световых заклятий не разгоняла сумрака. На складном стульчике возле металлического стола сидела принцесса Лириния, затянутая в полевой мундир.

Внезапно увидав совсем рядом ее высочество, маг по привычке испугался. Тот Лонси, что существовал несколько недель назад, вытянулся от робости. Но Лонсирем, который жил теперь , быстро освобождался от страхов прошлого. Некая часть его по-прежнему созерцала престолонаследницу, властную полурескидди, чье сердце сковали льды Лациат; другая же часть читала медленно разворачивавшийся свиток истины.

Лириния думала о том, как она устала. О том, что отец, вечно не к месту лезущий в ее дела, опять пугливо спрашивал, не нарушит ли Уарра пакта о ненападении, а потом заводил разговор о внуках. Что южане хитры как бесы, а император Уарры того хитрее. Принцессу раздражал Атергеро, раздражал новый суперманипулятор, она не верила ни единому слову Эмерии и подозревала ту в государственной измене. «Цай-Цей! Кто пустил в войска эту мысль? – думала она со злобой. – Неужто полуживой Маджарт? Оставьте Цай-Цей в мире. Я не желаю впутывать в это Цай-Цей».