Стивен Эриксон - Память льда

К востоку от Салтоана — история Паннионских Войн,

Над высокими травами прерии вились мошки, зернистые черные тучи затемняли увядающую зелень. Волы мычали и ревели в ярмах, их глаза были покрыты скоплениями прожорливых насекомых. Майб видела, как ее соплеменники ривийцы носятся между животными, усталыми руками втирают в носы, уши и веки жир, смешанный с семенами лимонной травы. Эта мазь хорошо служила как бхедринам, так и громадным бизонам, вверенным ривийцам на попечение; слегка разбавленная версия служила и самим пастухам. Большинство из солдат Каладана Бруда также прибегали к этой едкой, но эффективной защите, тогда как тисте Анди казались нечувствительными к кусачим насекомым. Но сейчас тучи мошек были привлечены многочисленными рядами незащищенных малазан.

Еще один бросок через Худом забытый континент для этой усталой армии, чужаков, так много лет бывших незваными, проклятыми, вызывающими ужас. Наши новые союзники, в серых плащах, с флагами, чьи пустые полотнища провозглашают верность неведомо кому. Они идут за одним человеком и не требуют обоснования или причины.

Она натянула на глаза грубый вязаный капюшон — закатное солнце пробилось сквозь тучи на юго-западе. Майб 'маршировала' задом наперед, сидя на корме ривийской повозки, разглядывая растянувшийся обоз и малазанских солдат, его охраняющих.

Заслужил ли Бруд такую преданность? Он был полководцем, нанесшим Малазанской армии первой поражение. Наши земли подверглись вторжению. Причина войны была нам очевидна, и мы сражались под водительством командира, равного противнику. А теперь мы увидели новую угрозу родине, и избрали Бруда вести нас. Но… если он скомандует нам прыгнуть в Бездну — мы выполним приказ? Прыгну ли я, зная то, что теперь знаю?

Ее мысли перешли на Тисте Анди и Аномандера Рейка. Всё чужаки в Генабакисе, но все же бьются, защищая нас, во имя свободы наших народов. Власть Рейка над тисте Анди абсолютна. Да, они не моргнув глазом прыгнут в бездну. Глупцы.

А вот идущие по краям малазане. Даджек Однорукий. Вискиджек. И десять тысяч неколебимых душ. Что заставляет этих мужчин и женщин так упрямо держаться правил чести?

Ее пугала их смелость. В шелухе ее тела жил сломленный дух. Опозоренный своей собственной трусостью, лишенный достоинства, больше не материнский. Потерянная даже для Ривии. Я не более чем пища дочери. Я видела ее издалека, близко теперь не подхожу — она стала выше, у нее налились губы, щеки, груди. Эта Порван-Парус не была газелью. Она пожирает меня, эта новая женщина с сонными глазами, широким ртом, знойной раскачивающейся походкой…

К корме фургона подъехал всадник. Запыленные доспехи лязгнули, когда он замедлил коня. Забрало полированного шлема поднято, открывая седую подстриженную бороду под суровыми глазами.

— Ты снова отошлешь меня, Майб? — прогромыхал он. Мерин зашагал рядом с повозкой.

— Майб? Эта женщина умерла, — отвечала она. — Можешь оставаться здесь, Вискиджек.

Она смотрела, как он срывает грязные перчатки с широких, покрытых рубцами рук, смотрела. Как эти руки улеглись на рожок седла. В них грубость каменщика, но тем не менее они были очаровательны. Живая женщина захотела бы их прикосновения…

— Кончай эту дурость, Майб. Мы нуждаемся в твоем совете. Корлат говорит, тебя посещают сны. Ты кричишь о угрозе, приближающейся к нам, чем-то большом и ужасном. Женщина, твой страх ощутим — даже сейчас я вижу, как мои слова зажигают этот страх у тебя в зрачках. Опиши видения, Майб.

Сражаясь с внезапно загрохотавшим, застонавшим сердцем, она резко захохотала. — Вы все дураки. Вы готовы бросить вызов моему врагу? Моему смертному, неостановимому недругу? Ты сам готов вытащить этот меч и стать на мою сторону?

Вискиджек скривился. — Если это поможет.

— Не нужно. Что приходит ко мне во снах, придет ко всем. О, мы можем смягчать его грозный облик, тьму под капюшоном, смутно человеческие очертания, даже оскал черепа, который лишь на миг пугает, но тем не менее кажется родным и знакомым, почти приятным. Мы строим храмы, чтобы смягчить переход в его вечные владения. Мы сооружаем ворота, возводим курганы…

— Твой враг — смерть? — Вискиджек быстро осмотрелся и снова встретил ее взор. — Это чепуха, Майб. Мы с тобой слишком смелые, чтобы пугаться смерти.

— Лицом к лицу с Худом! — фыркнула она. — Вот что я в тебе вижу, дурак! Он — маска, за которой кроется нечто превосходящее ваши способности понимания. Я видела! Я знаю, что меня ждет!

— Тогда ты еще не сдалась…

— Я прежде ошибалась. Я верила в духовный мир моего народа. Я чувствовала духов, моих предков. Но они лишь ожившие воспоминания, ощущения личности, отчаянно поддерживающей себя своей же волей, и ничем иным. Падет воля — и все потеряно. Навсегда.

— Разве забвение так ужасно?

Она склонилась вперед, схватившись за край повозки — пальцы сомкнулись, ногти впились в высохшее дерево. — Там лежит не забвение, невежда! Нет, представь место, забитое обломками воспоминаний — память боли и отчаяния, всех тех эмоций, что глубоко врезались в наши души. — Она почувствовала слабость, откинулась назад, закрыв глаза и вздыхая. — Любовь исчезает как пепел, Вискиджек. Даже чувство самости исчезает. А то, что от тебя останется, обречено на вечность боли и ужаса — последовательность кусков от всех и каждого, кто когда-либо жил на свете. В моих снах… Я стою над краем. Во мне нет силы — моя воля уже доказала свою слабость и недостаточность. Когда я умру… Я видела, что меня ждет, я чую, как оно алчет меня, моей памяти, моей боли. — Она распахнула глаза, встретила взгляд командора. — Вискиджек, это истинная Бездна. За всеми легендами и сказками таится эта истинная бездна. Она живет в себе, пожираемая алчным голодом.

— Сны не могут быть чем-то иным, нежели воображением, рожденным нашими страхами, Майб, — бросил малазанин. — Ты всего лишь проецируешь наказание, придуманное тобой же за твою слабость.

Ее глаза сузились. — Прочь с глаз моих! — зарычала она, отворачиваясь, натягивая капюшон на лоб, отрезая себя от внешнего мира, от всего, что дальше кривых, испачканных досок возка. Прочь, Вискиджек, со словами как бритва, с холодным и наглым доспехом невежества. Ты не можешь отменить виденное мной короткой, грубой насмешкой. Я не камень в твоих неуклюжих руках. Мои узлы сопротивляются твоему долоту.

Твои слова — удары шпаги — не ранят мое сердце.

Я не смею принять твою мудрость. Я смею…

Вискиджек. Ублюдок.

Командор гнал мерина галопом сквозь пыль, пока не достиг авангарда Малазанской армии. Здесь он нашел Даджека; по бокам его скакали Корлат и дарудж Крюпп. Последний неловко подпрыгивал на муле, махая руками на клубящихся мошек.