Марианна Алферова - Небесная тропа

Попросила и перекрестилась на пустой угол без иконы. Грустно начинается новый день. Долгий, обычный. Ольга Михайловна накинула халат и, шаркая отечными ногами, побрела на кухню. Дверь в соседнюю комнату закрыта. Там темно. Уже три года, как умерла Эмма Ивановна. С тех пор в ту комнату Ольга Михайловна заходит, только чтобы вытереть пыль. На другой день после похорон внучка Эммы Ивановны от младшего сына Василия три дня разбирала сундуки с вещами. На полу валялись груды ветхих платьев и облезлых меховых горжеток, пачки поздравительных открыток, перевязанных тесемками, драные книжки на французском и немецком без конца и начала. Внучка искала сокровища. До внучки дошли смутные семейные предания о прежних богатствах Эммы Ивановны и супруга ее, офицера царской армии. Где же кольца и серьги, и знаменитое украшение из двенадцати бриллиантов?! Напрасно Ольга Михайловна объясняла молодой (то есть сорокалетней ) женщине, что немногие ценности, которые удалось сберечь в революцию, Эмма Ивановна благополучно сдала в Торгсин, потому как в послереволюционные годы нигде не работала, а только все проживала. Последние двенадцать бриллиантов у нее украли из сумочки в трамвае в тридцать девятом году, а последнее колечко с изумрудом она «проела» в эвакуации. Племянница в истории эти не поверила, силой ворвалась в комнату Ольги Михайловны, выбросила вещи из шкафа и все перерыла. Ничего не найдя, принялась орать, что старуха их обокрала, и требовала немедленно «отписать» ей квартиру, такова якобы была воля покойной. Пришлось звонить Гребневу, и он, приехав, выдворял Ирину и супруга ее из квартиры, а после отпаивал Ольгу Михайловну валидолом. Вспомнив о Гребневе, Ольга Михайловна подумала, что тот давненько уже не звонил и в гостях не бывал полгода. Она хотела немедленно ему позвонить, но потом передумала и пошла на кухню.

Кухня в квартире полутемная, напротив окна кирпичная глухая стена почти вплотную. Но Ольга Михайловна не стала включать лампочку. И в полутьме можно нащупать коробок и зажечь газ. Жизнь была слишком долгой и потеряла цельность, распалась на тысячи мелочей: на зажженные по второму разу спички, на старые, хранимые в ящике открытки, на ожидание писем от позабывших ее подруг. Молодые живут иначе, им кажется, что все еще впереди. А впереди ничего нет. Только усталость. И ожидание смерти.

Старуха вздрогнула, когда раздался этот звук… Не сразу сообразила, что стучат в дверь громко, нетерпеливо. Именно стучат, а не звонят. На цыпочках вышла в прихожую, чтобы подпереть дверь гладильной доской: в неурочное время она давно уже никому не открывала. Но гладильной доски на месте не оказалось. А дверь вздрагивала, как живая, под ударами. Старый хлипкий замочек дергался, готовый выскочить из гнезда.

– Мама! – крикнул голос за дверью. – Мама, это же я! Я! Эрик!

Сердце ее так и покатилось. Дверь выросла в высоту, а звуки сделались резкими, пронзительными до визга. Когда Ольга Михайловна пришла в себя, то поняла, что сидит на полу, сжимая в руках обгорелую спичку.

– Эрик, Эрик, – пробормотала она, – разве ты не умер? Ведь я зашила тебя в голубое одеяло и повезла на саночках… Эрик, значит, ты ожил, да? Ты спасся? Ты чудом спасся?

И руки сами повернули замок.

На площадке стоял паренек лет двадцати в клетчатой рубашке и драных джинсах. Обычный парень, каких много, – невысокий, немного сутулый, с худым бледным лицом. Острые скулы, темные брови, длинные русые волосы стянуты на затылке в пучок. Постой… Но ведь Эрику… Эрику должно быть уже за пятьдесят.

– Что, молодо выгляжу? – засмеялся гость, как будто подслушал ее мысль. – Все очень просто: в нашем мире время течет иначе, – гость обнял Ольгу Михайловну и поцеловал в седые поредевшие волосы. – Я так рад, что ты жива, мама.

Она хотела оттолкнуть его, но не смогла. Коротенькое слово «мама» прозвучало заклинанием, и околдовало ее. За всю жизнь никто ее так не называл. Эрик умер, не начав говорить, а Гребнев все годы, что прожил у Ольги Михайловны, всегда называл ее «тетя Оля». Она заплакала.

– Ну что ты, мама? – Рик отстранился и попытался стереть слезу с ее щеки. – Не надо. Я так хотел тебя увидеть! Потому первый и согласился на переброс среди добровольцев.

Она посмотрела ему в глаза. Они были зеленые, со светлым ореолом вокруг зрачка. Совершенно невозможный, невероятный цвет.

– Эрик… – выдохнула она и в ту минуту поверила ему совершенно.

– Какое счастье, что ты здесь есть! Мне говорили, что это так, но я не верил. Сказал себе: не поверю, пока не увижу.

– То есть… – не поняла она.

– В моем мире ты умерла, а я остался жив, – прошептал он.

Через пятнадцать минут Ольга Михайловна суматошно металась между плитой, столом и холодильником, не зная, чем таким невероятным угостить своего внезапно объявившегося сына. Впрочем, выбор был невелик: чайная колбаса да яйца. Она решила: пусть будет и то, и другое.

Пока колбаса жарилась, Эрик нетерпеливо приплясывал у плиты, хватал ломти со сковородки руками и отправлял их в рот целиком.

– Неужели в вашем мире еды не хватает? – покачала головой Ольга Михайловна и улыбнулась. – Впрочем, у нас тут совсем недавно было такое… опять карточки… очереди…

– Хватает, – отвечал Рик с набитым ртом. – Но переброс отнимает много энергии. Просто жуть.

– Расскажи мне о своем мире. Какой он? Лучше нашего? – попросила она.

– Не знаю. Там иначе… – обманщик запнулся. – Впрочем, я и вашего мира почти не видел… – он вновь запнулся и сбился с роли.

Мгновенно возникшее между ними доверие исчезло. Ольга Михайловна почувствовала неладное и посмотрела на гостя.

«Жулик? – пронеслось в голове. – Я никогда не была так счастлива, как последние полчаса», – подумала она и вздохнула.

– У нас каждый сам по себе, – спешно заговорил Рик, – каждый носит оружие и воюет сам за себя. Ты невозможно одинок и в столкновении с другими теряешь частицы самого себя, ты все время как будто таешь, уменьшаешься, постепенно превращаясь в «ничто». – Фантазер опять нащупал нужную тональность, голос его зазвучал убедительно, было невозможно ему не поверить.

Это его стихия – фантазия, которая кажется подлинней реальности.

– Чем же мне тебя еще угостить? – засуетилась Ольга Михайловна, будто извиняясь за то, что минуту назад усомнилась в своем ненаглядном Эрике. – А, знаю! Сгущенка! Или… – Она опять засомневалась. – Ты, может быть, ее теперь не любишь?

– Сгущенку не люблю? – расхохотался Рик. – Да что ты, мама! Кто же сгущенку не любит? Это же самая моя любимая еда! – Он вскрыл банку и принялся поглощать густую белую массу ложками.

Может быть, это как раз та самая банка… ну та… которую отняли?

– Эрик, мальчик мой… – Ольга Михайловна почувствовала, что голос ее срывается. – А там, в вашем мире, тоже был милиционер?