Елена Самойлова - Грозовой Сумрак

– Впервые встречаю кого-то из вас, – тихо произнесла я, рассматривая идущего рядом человека, беззаботно помахивающего лоскутной дорожной сумой. Раферти лишь пожал плечами, переступая через прогнивший, обугленный на конце обломок потолочной балки, валяющийся поперек разгромленной улицы.

– Нам нечего делать у ваших Холмов, госпожа. Свое равновесие вы успешно поддерживаете сами. И хорошего у вас достаточно, и плохого. Всего в меру.

– А говорят, что вы даже в Сумерках хозяйничаете, – усмехнулся Рей, помогая мне перебраться через гору битых кирпичей, загромоздивших две трети улицы, – раньше это была стена дома, которая почему-то рухнула, похоронив под собой раскидистые кусты сирени. Тонкие веточки, не засыпанные до конца темно-красным крошевом, – как хрупкие почерневшие косточки.

– Говорят, свиньи летают, – в тон отозвался Раферти, делая шаг в сторону и даже не вздрагивая, когда на то место, где Идущий находился секунду назад, рухнул кусок стены размером с бычью голову. – Хотя в нашей жизни всяким чудесам есть место. Вот я не думал, что кто-то кроме меня сумеет пробраться в этот город, специально путь крюком от греха подальше для всех нормальных людей завернул – а поди ж ты, нашлись искатели приключений на свое неугомонное седалище.

– Мы и не люди, – вздохнула я, поднимая голову к небу и вглядываясь в седые облака, плотной пеленой затянувшие небо над городом от края до края. Даже свет кажется серым, а на корне языка прочно поселился привкус пепла и речной воды,

– Скажите еще, что и приключений не искали в городе, который на всех картах теперь изображен жирной чернильной кляксой.

Вытертые, сглаженные временем и тысячей шагов ступеньки церкви, единственного здания в городе, не тронутого разрушением и войной, последний оплот надежды горожан, каким-то чудом выстоявший и сохранивший искусную резьбу на прочных дубовых ставнях. Пожар оставил черный след копоти только на дверях храма, оплавил бронзовые ручки – словно кто-то плюнул ядовитой слюной в бессильной ярости, пытаясь добраться до людей, укрывшихся в церкви, да так и ушел ни с чем.

Внутри было тихо, темно и пустынно. Свет тоненьким сероватым потоком лился только через небольшое отверстие в потолке зала для молений, падал на покрытый запыленной простыней алтарь. Звуки шагов эхом отражались от высоких стен, метались где-то в вышине, под куполом. Под ногами хрустело какое-то мелкое крошево, похожее на строительную штукатурку, осколки витражей покрывали пол разноцветной россыпью.

– Здесь было убежище для тех, кто сохранил остатки веры даже перед лицом страшной смерти. – Раферти шел бесшумно, словно его потертые сапоги вовсе не касались замусоренного мраморного пола с причудливым узором. Шел медленно и торжественно, как по кладбищу, светлому и тихому, где покоились лишь те, кого оплакали от сердца, чьи грехи отмолили и простили. – Сюда долетал звон битвы, крики умирающих и голос читающей заклинание сквозь шум небывалой в этих местах бури…

– Ты знаешь, что здесь случилось? – негромко спросила я, стискивая внезапно похолодевшую ладонь Рейалла. Тонкие сильные пальцы фаэриэ безвольно разжались, он резко остановился, глядя себе под ноги глазами, в которых искрились аметистовые огоньки. Страшный, пробирающий до костей, неживой взгляд.

– Знаю, к сожалению. – Идущий откинул мыском сапога какой-то полусгнивший коврик, опустился на одно колено, осторожно скользя кончиками пальцев по темному пятну на мраморном полу. – И твой спутник знает. Только позабыть мог. Я и сам не прочь бы, если честно, но нам забвение положено только в конце пути.

Я присмотрелась к пятну – и ахнула. Темно-серой копотью на белых плитах пола был нарисован контур распростертого человеческого тела. Словно тот, кто лежал здесь, после смерти погрузился в камень, оставив в напоминание о себе тонкий рисунок на мраморе, едва заметные линии, нарисованные гарью и пеплом, намертво въевшимся в гладкий мрамор. Если бы не Раферти – вряд ли я сумела бы отличить трещины в плитах от контуров тела.

Взгляд зацепился за рисунок, скользнул по линии руки – и сразу же натолкнулся еще на один контур, полускрытый под слоем белесой пыли. И еще один. И еще. Контуры тел сплетались в странный, непостижимый узор, покрывший пол и создавший нечто новое, цельное.

– Сколько их здесь? – упавшим голосом спросила я, с усилием отрывая взгляд от пола и переводя его на поднявшегося с колен странника, который даже не удосужился отряхнуть серое пятно со штанины.

– Много. Весь пол покрыт таким вот художеством – это те, кого проклятая баба не сумела принести в жертву. Те, кто предпочел дожидаться освобождения со своими близкими, погибшими за стенами храма. Добровольные узники проклятого города, название которого уже стерто из людской памяти, – они не дают проклятию разрушить это здание и даже умудрились превратить его в убежище, которое может помочь вам дожить до утра. – Раферти тяжело оперся о посох, обвел взглядом зал. – Человеческая вера – очень странная и непостижимая вещь. Эти люди так не хотели умирать, так верили в свое спасение, что стали нерушимым оберегом, самым мощным из всех, что мне встречался. Храм, у порога которого даже Дикая Охота остановится в страхе и смятении, крепость против Сумерек, равных которой еще не было, да и вряд ли будет построено – находится в проклятом городе, который поднимается из воды ровно на сутки, в день своей гибели. То, что до сих пор не могут сделать лучшие маги, сделала горстка горожан, насмерть перепуганная, отчаявшаяся – но не утратившая глубокую веру в спасение. Глядя на такое, я лишний раз понимаю, что людей есть за что уважать. Идемте наверх, на колокольню. Там воздух посвежее и почище будет. До темноты еще далеко, а раньше из города все равно не выбраться.

– Это почему же? – Рейалл осторожно скользнул ладонью по моему плечу, легонько сжал пальцы – и последовал за Раферти по узкой каменной лесенке, винтом поднимающейся наверх, к башенке с потускневшим немым колоколом.

– Потому что печати Сумерек, что лежит на городе, нужны новые жертвы взамен тех, что похоронены в этой церкви. А забрать их жизни можно только с приходом темноты, а до того зачарованные ворота впускают всех и каждого, но выйти уже не получится. Даже если разбить ржавые петли и разломать створки – вас ждет только серый густой туман, блуждание в котором приведет вас все к тем же воротам, от которых вы уходили.

Ветер, что гулял на верхушке колокольной башни, был по-осеннему сырым и холодным, нес с собой запах недавно остывшего пожарища и речного ила. Немой бронзовый колокол, лишившийся языка, потускнел, покрылся зелеными разводами и едва заметно покачивался сам по себе, словно невидимый звонарь пытался заставить его снова петь, пронизывая окрестности гулким мелодичным звоном.