Энтони Уоренберг - Клятва киммерийца

Впрочем, обращать внимание на подобные мелочи мог кто угодно, но никак не люди, в очередной раз чудом обретшие спасение — равно как и на пренеприятный смрад, наполнявший жилище гэтткта. Главное, здесь было достаточно тепло, даже жарко, и обмороженные лица и руки путников сразу отозвались на это тупой болью.

Каким-то образом уловив, что люди, даже в должной степени оголодавшие, не особенно-то прельстятся видом сырого мяса, являвшегося, судя по всему, основной пищей гиганта, он снизошел до того, чтобы слегка подкоптить имеющуюся у него добычу, и путники, рыча от наслаждения не хуже самого гэтткта, впились в это лакомство зубами. Хозяин с видным удовольствием наблюдал за тем, как охотно люди пользуются плодами его гостеприимства, и время от времени кивал головой — вот только при всем миролюбии этого существа лучше было не смотреть на него в те моменты, когда оно пыталось изобразить подобие улыбки: от такой гримасы кусок прямо-таки вставал поперек горла…

От обилия горячей пищи и тепла киммериец и Ллеу отключились, так и не подобрав подходящих слов благодарности гэтткту, но чудище пошло в своей заботе о них еще дальше.

Оно улеглось между ними, прижав обоих собственной шкуре и согревая своим теплом.

Конечно, гигант был не столь тонко устроен, чтобы проявлять способность к сочувствию — им двигало восхищение перед несгибаемой волей невиданной силой этих двоих, которые по росту были почти вдвое меньше, чем он сам, лишены защищающей от холода и снега шкуры, крепких и острых когтей и зубов, но у которых было оружие куда более грозное, и таилось оно в них самих!

Да, одним ударом могучей руки он мог бы переломить хребет любому из них — но не тащить на собственной спине себе подобного по отвесной скале! И не выступить против давнего врага, скользкого норркта, сражаясь с ним на узкой тропе…

Движимое непонятно чем, чудище повернуло голову в сторону Ллеу и лизнуло его в лицо шершавым узким синеватым языком, проведя от подбородка до лба. Парень встревоженно заворочался во сне и негромко вскрикнул. Поступить подобным образом с варваром гэтткт не решился, если не поняв — ибо масса его мозга была прискорбно мала, по сравнению с массой туши, и если в этом мозгу и возникали, мысли, то двигались они тяжело и медленно, — так почуяв, что подобная фамильярность могла ему в этом случае с рук и не сойти.

Правда, в отличие от своих немногочисленных сородичей, этот гэтткт был несравнимо более сообразителен и, с человеческой точки зрения, менее дик. Он был еще относительно молод, около тридцати зим — при том, что его родичи доживали, случалось, и до сотни, и редко общался с себе подобными. Зато он обнаружил тот самый кратер, к которому его соплеменники не проявляли никакого интереса, и мог часами просиживать на его дне, тупо уставясь на странный ку-сок металла, который чем-то притягивал к себе его внимание.

За эти часы он всякий раз становился чуточку другим, и где-то глубоко внутри гиганта — наверное, в животе, под самым желудком, — возникало и росло знание. Еще гэтткт любил совершить долгие походы через тундру в сторону угасающего Хаагена и прислушиваться к звукам человеческой речи. Они никогда не бывал замечен людьми, но подозревал, что антархи догадывались о его присутствии. И ему совсем не понравилось то, что совершил Гринсвельд.

Так сильно не понравилось, что гэтткт даже пробовал его преследовать, но потом отстал — он не умел долго сосредоточиваться на чем-либо.

Он ненавидел Гориллу Грина так же, как серого норркта, за то, что из-за него в Ландхаагене остановилась жизнь, и ему не к кому стало приходить, чтобы послушать голоса и посмотреть на огонь… У него остался только кратер, заменивший все остальное, и гэтткт спускался туда все чаще, иногда даже вместо того, чтобы охотиться, добывая пищу.

Зато, когда в Кезанкийских горах появились эти двое, он с любопытством принялся наблюдать за ними, почуяв какую-то связь между одним из них — и своим кратером. Если бы подобные чувства были ему доступны, гэтткт несказанно гордился бы тем, что сумет связать между собой столь сложные явления и даже заставить людей понять себя. Но он не знал, что такое гордость. Он мало что знал вообще. Правда, услышав, как Ллеу назвал его человеком, он не удивился.

Он ведь где-то и чувствовал себя таковым… И он был рад, когда юноша разделил его восторг перед кратером; гэтткт отдал победителям серого норркта то единственное, чем владел безраздельно, и они это оценили. Он больше не был одинок.

Как странно! Ведь чтобы что-то получить, надо это взять, поймать, убить, отобрать. А здесь он сам отдавал, и у него не стало меньше, как раз наоборот. Очень странно!.. И тепло плотно понимающихся к его шкуре тел тоже было ощущением прекрасным и новым.

Гэтткт слышал биение двух сердец, кроме своего собственного, и старался не позволить сну одолеть себя, дабы продлить это чудо, — да еще, чтобы по случайности неосторожным движением не потревожить спящих людей. Острые уши косматого гиганта чутко двигались.

Он был нужен кому-то. Он мог служит чему-то неизмеримо большему, чем являлся сам. Вот хотя бы охранять и защищать… от этого его самого становилось больше…

— Ты можешь провести нас в Хааген? — спросил Ллеу на другой день. — Знаешь, где это?

Он знал. Но знал и то, что там нечего делать, ибо Ландхааген был мертв. Там никого не остались. Совсем никого. Правда, до недавнего времени в одной из хижин порой загорался огонь. Ни он потух две луны назад. Гэтткт бродил там однажды, грозно воя от тоски. Но этот вой уже никого не смог бы напугать — некому было услышать его или увидеть самого гиганта. Если эти двое несли в Хааген спасение, они опоздали. Род антархов перестал существовать. Гэтткт понимал разницу между жизнью и смертью.

Он не мог ошибиться.

— Дети, — втолковывал ему юноша, — понимаешь? Мальчик и девочка. Двое! Дети. Они ждут нас, а нам не удается идти достаточно быстро.

Конан был мрачен. В отличие от своего друга, он ничего от гэтткта не требовал; но он тоже отчетливо понял, что Кезанкийские горы не собираются их отпускать, пока они либо не перебьют всех здешних монстров и не столкнутся лицом к лицу со всеми возможными стихиями, либо не погибнут сами. Что-то сознательно задеpживало их продвижение. Нечто, подобное тому, что мешало их с Иавой пути на Желтый остров. Но на сей раз оно вознамерилось во что бы то ни стало одержать верх, и вовсе не собиралось сдаваться ни стали, ни воле.

Магия, зловещая магия разливалась, казалось, в самом воздухе гор, они словно шли сквозь черные чары, как сквозь темную воду, пробивались и, когда нужно, прорубались, будто с целью установить, где есть предел человеческим силам, Увы, этот предел был уже не очень-то далек.