Анна Гурова - Превращение

— Время от времени надо сбрасывать шкуру. Ты растешь, и твоя старая кожа становится тебе мала. Собственно, она тебе уже жмет, разве не чувствуешь?

— Какая еще шкура? — принужденно засмеялся я, одним глазом приглядывая за кастрюлей, в которой варилась картошка. — Моя меня вполне устраивает. Я же не змей какой-нибудь!

— Не змей, — согласился Грег. — А какая разница? Это даже к людям относится, не говоря о нас… Надо чувствовать моменты, подходящие для перемен, и не упускать их. Если ты упорно цепляешься за старое, начинается застой, который заканчивается катастрофой. И личность все равно меняется, только очень болезненно для тебя, и… в неправильную сторону. Большинство не выдерживает такого испытания, и остается побитыми, надломленным и с блоком по отношению к любым переменам. Потом на них можно ставить крест. Но ты не из таких, Леха. Ты сможешь умереть и родиться заново, потому что деваться тебе все равно некуда.

— Спасибо, успокоил, — проворчал я. — Тогда, может, объяснишь мне одну вещь? Допустим, я должен умереть. Чтобы родился… кто?

— Как «кто»?! Ты разве не знаешь?

Мне показалось, что Грег искренне удивился.

— Конечно, нет! Откуда?

— Ники сказала, что ты распознал ее при первой же встрече.

Я сделал резкое движение, едва не своротив кастрюлю с плиты на пол.

— Ничего подобного! Что значит «распознал»?!

В трубке хихикнули.

— Значит, Валенок был прав, а Ники — нет. Что ж, тогда я тебе нарочно не скажу. Когда ты сам узнаешь, кто мы — ты будешь готов к последнему испытанию.

Я помотал головой.

— Что-то мне это не нравится.

— Ничего, ты еще войдешь во вкус. Некоторые так увлекаются переменами, что их прежняя личность исчезает вовсе.

— Во вкус чего — самоуничтожения? Так, давай перейдем к конкретике. Что мне надо будет делать на этот раз?

Грег замялся.

— Я еще не придумал, — признался он. — Придумаю — позвоню. А ты тоже не бездельничай, помоги мне.

— Чем?

— Придумай или поищи какой-нибудь обряд ритуальной смерти.

На следующий день я позвонил Грегу с отчетом. Сам я ничего толкового не придумал. Зато поиски в сети принесли кое-какие результаты. Как ни странно, тема ритуальной смерти оказалась не такой бредовой, как я ожидал. Я даже нашел целый психологический тренинг. Заключался он в следующем: компания едет в лес, каждый выкапывает себе могилку, забирается туда и целый день тихо в ней сидит. А вечером возвращается к жизни цветущим и обновленным. Просто праздник какой-то!

— … короче, можно закопаться в землю, но этот как-то глупо, — закончил я.

— Леха, не парься, я уже все придумал, — сказал Грег. — Но предупреждаю, это тебе не в огороде медитировать. В пятницу после работы приедешь к парку Трехсотлетия Петербурга. Встречаемся на берегу залива в семь вечера. Возьми с собой плавки.

— Плавки? — я содрогнулся. — Тебе какая смерть нужна — ритуальная или настоящая?! Да там еще, может, лед не сошел!

— Ничего, поищем прорубь.

— И вообще я в пятницу не могу. Мне надо дочку из яслей забирать и гулять с ней до девяти. Ленка опять куда-то намылилась…Эй, Грег! Ау!

Трубка молчала.

— Грег, ты меня слышишь?

Когда он наконец ответил, голос у него был далеким и безжизненным.

— Ты сказал, дочка? У тебя есть дочь?

— Ну да. А что в этом такого?

— Это очень плохо.

— Почему?

Грег снова промолчал, и в этом молчании было что-то нехорошее. Я почувствовал, что он в смятении, и начал беспокоиться сам. Что случилось? Что я не так сказал?

— Извини. Это моя ошибка. Я должен был выяснить сразу, — заговорил он быстро и отрывисто. — Но я никогда бы не подумал, что у тебя есть ребенок, тем более, дочь. Ее не должно быть!

— Что ты несешь?

— Извини, — повторил он. — Ты нам не подходишь.

— Как?!

— Надеюсь, еще не слишком поздно, — сказал он покаянным тоном. — Думаю, ты еще не зашел слишком далеко, и способен вернуться к нормальной жизни.

Я стиснул трубку в руке.

— Но Грег, так же нельзя! Это нечестно! Вы сами пригласили…Мы договорились… Я прошел испытание, сидел на этой чертовой даче…

— Нет, — теперь голос моего собеседника стал холодным и далеким. — Это ради твоего же блага. Забудь обо всем. Ничего не было. И кстати, не жди, что Ники снова появится. Я приму меры.

— Ты не посмеешь! — заорал я. — Не посмеешь так поступить со мной!

Он бросил трубку. Я попытался набрать его телефон, но на экране появились слова «номер неизвестен».

Как неизвестен?! Если я с ним только что говорил, и все прекрасно определялось?!

Я швырнул телефон на пол и растоптал его в припадке дикой ярости. Через несколько секунд я остыл, и тупо уставился на ошметки телефона. Что на меня нашло? Я совсем спятил?

Слепая ярость ушла, остались только горечь и отчаяние.

Тупая, злобная шутка! Компания моральных уродов поиздевалась надо мной всласть, а потом под надуманным предлогом от меня избавилась. Только и всего. Так почему же я в таком горе? Почему я чувствую так, будто меня предали, сломали и выкинули?

Я подумал о Греге и застонал, стиснув зубы. Когда этот человек, которого я видел два раза в жизни, о котором ничего не знаю, успел обрести надо мной такую власть?!

А Ники, неужели она все это время притворялась? Кем надо быть, чтобы так врать?

Будь они все прокляты! Зачем я их вообще встретил?!

Потом я начал проклинать уже себя. Во всем был виноват только я сам. Зачем я упомянул про Ваську? Если я просто, без лишних подробностей, попросил перенести Ритуальную Смерть на субботу, все так и шло бы своим чередом. А теперь все кончено. Всего одно ненужное, лишнее слово — и дверь в неведомое захлопнулась прямо у меня перед носом.

Еще несколько дней я лелеял надежду, что произошла какая-то нелепая накладка. Я не мог принять эту новую реальность — все изменилось слишком внезапно и, на мой взгляд, беспричинно. Едва успокоившись, я вытащил из разбитого телефона симкарту и побежал покупать другой мобильник, чтобы не пропустить звонок Грега. Казалось, вот-вот он перезвонит, и все будет как раньше. Но он не перезвонил ни на следующий день, ни через неделю.

О следующих трех с половиной неделях рассказывать в общем нечего — кроме того, что это было худшее время в моей жизни. Кое—как мне удалось выкинуть ненавистных упырей из головы, но вскоре у меня началась самая настоящая депрессия. Прежние припадки плохого настроения были просто цветочками по сравнению с ней. Появилось глубокое отвращение ко всему. К работе. К людям. К еде. По утрам не хотелось просыпаться. По ночам мучила бессонница, или снилась всякая муть. Я был бы счастлив увидеть любой из прошлых необычных снов, — пусть даже и с чудовищем, — но сны тоже словно кто-то заблокировал.

Прошло две недели. Мобильник Грега не определялся. Телефоны Ники с Валенком тоже — будто стерлись из записной книжки. Я затосковал. Отвращение к миру сменилось апатией. Мир существовал где-то сам по себе, а я блуждал в тумане, равнодушный ко всему. Однажды я вспомнил предупреждение Грега насчет того, что попаду в дурдом, если захочу выйти из игры раньше времени, но даже не возмутился, хотя это именно он меня из нее исключил. В дурдом, так в дурдом.