Марина Дяченко - Дикая энергия. Лана

Перепелка никогда не спускается на землю. Так и живет в гнезде. Готовит еду, чинит ременную сбрую. Чеканит украшения из медной проволоки. И еще — у нее дети.

Настоящие дети! Мальчик и девочка. Десять лет и семь. Когда Перепелка видит, как я теряюсь (и немножко пугаюсь) при виде детей, она хохочет во все горло. Но глаза невеселые.

— У нас внизу очень мало детей, — говорю я, оправдываясь.

— Понимаю. — Она вздыхает. — Своих родителей помнишь?

— Смутно.

— Вот так и все… Никому не нужны родители, никому не нужны дети. Кто будет вместо нас через двадцать лет? А через сто лет?

Мальчик и девочка играют на продавленном диване: из ниток — сеть, из древних желтых таблеток — блоки. На игрушечных тросах покачиваются фигурки проволочных кукол.

— А что с ними будет, когда они вырастут? — вырывается у меня.

Перепелка смотрит строго:

— Зависит от нас…

Я помогаю ей приготовить обед. Вода — в огромном железном баке. Как им удалось поднять на такую высоту такую прорву воды?!

— Это все Лифтер… Его система. В других гнездах живут скромнее.

— А есть другие гнезда?

— Ты что, из люка выпала? Конечно, есть. С некоторыми мы дружим, с другими не водимся. Третьим и по зубам дадим. Если сунутся. Крокодилам, например.

— Крокодилам?!

— Гнездо крокодила. Так они себя называют.

— А что такое крокодил?

— Точно не известно, но, говорят, древняя хищная птица.

У меня язык чешется расспрашивать.

— А Лифтер… что у него за система?

— Ой, он умница. Лифтовые шахты в этом доме широкие, лифтов было много. Тросы стальные, и до сих пор не проржавели. Он систему противовесов отладил, тормозные колодки, блоки, а главное — наладил подключение к тому большому ветряку, что на сороковом этаже. Так что у нас и свет по ночам, и лифт ездит. Правда, он снаружи ездит, это не очень удобно, но мы привыкли…

Заканчиваем накрывать на стол, когда в гнезде появляются Мавр, Алекс, Лифтер и — к моему восторгу — глухонемой барабанщик из клуба «Сорванная крыша». Его зовут Лешка.

Верхняя часть башни почти полностью разрушилась. Осели перегородки между этажами. Развалились внутренние стены — кроме несущих конструкций. Во многих местах не пройдешь без троса, страховочного пояса и карабина. Обитатели гнезда давно с этим свыклись: они ходят по воздуху, среди натянутых тросов, так же легко и бездумно, как я по лестнице.

Но зато здесь тихо и безопасно. Случайный человек ни за что не поднимется так высоко — без лифта. А для полицейских существует целая система ловушек. Контролеры ломились уже дважды — и отступали. Потери слишком велики. Списали на несчастные случаи.

Правда, досаждают самоубийцы. Почему-то многие синтетики, решив покончить с собой, забираются на башню. И лезут как можно выше — будто оттягивая момент расставания с жизнью. Самоубийц и Мавр, и Алекс презирают всей силой презрения.

— Мокрицы. У нас система оповещения — мы всегда знаем, что кто-то залез выше восьмидесятого. Спустишься, возьмешь его, начнешь расспрашивать, чего не живется. Глазками бегает: силы нет… надоело все… скучно… страшно… Инфантилизм махровый. Истероиды ювенильные. Ну, за чем пришел — то и получи. А наше гнездо не тревожь. Мало ли?

Перепелка укладывает детей спать. В гнезде непривычная тишина: днем тут шумно. Особенно с тех пор, как мальчик смастерил себе — по моему примеру — барабан.

Мы сидим за столом с Алексом и Лешкой. Лешка читает рассказ Алекса по губам. Кивает, соглашаясь. Его пальцы в непрерывном движении: неслышно выстукивают что-то на краю стола.

— Клуб надо восстанавливать, — говорит Алекс. — А то у меня депрессия намечается.

Мускулистый, покрытый шрамами Алекс обожает читать книги по психиатрии. У него под крышей башни целая библиотека.

— У полицейских энергочас в одиннадцать тридцать, в двенадцать они уже на посту. — Мавр хищно ухмыляется. — Ничего. Они у нас попрыгают… Да? — Он смотрит на меня. Его глаза, всегда жесткие, теплеют.

Мне несладко пришлось в первые дни после той памятной вечеринки. Не было сил. Казалось, все, умираю без энергии…

И Мавр, и Алекс, и Лифтер, и Перепелка, и Лешка сидели со мной целыми днями. Ни на секунду не оставляли одну.

— Ты — синтетик?! — кричал Алекс, страшно вращая налитыми кровью глазами. — Посмотри, что ты сделала! Это ведь твоя работа, твой свет, ты нас всех зажгла, понимаешь? В тебе больше энергии, чем во всех нас, вместе взятых! Только поверь в себя!

Но больше всех в те дни мне помог глухонемой Лешка. Он садился напротив, и мы беседовали, передавая друг другу барабан; оказывается, ритмом можно сказать то, чего словами не передашь.

От него я узнала, что никогда раньше прожекторы на Сломанной Башне не светили так ярко. Они, бывало, чуть-чуть зажигались, когда энергетический ритуал проходил особенно удачно. Никто не знал и не мог предположить, что эти старые полуживые прожекторы способны светить с такой силой.

Он, Лешка, сразу понял, что я могу. Как только я впрыгнула на барабан, и мы встретились глазами. И начался наш разговор… Вот как сейчас.

Лешка не слышит — ничего. Но он очень хорошо чувствует вибрацию. Всем телом. Всей кожей чувствует ритм. Поэтому стал барабанщиком.

Я провожу с Лешкой много часов. С ним легко. Он понимает и подхватывает ритм. Он удивительный собеседник.

Сложнее с Маврикием-Стахом. Он вообще сложный человек, по-моему, слишком жестокий. Но ко мне у него особое отношение.

— Мавр, — спрашиваю однажды, — если человек решился отказаться от энергочаса…

— Синтетик.

— Хорошо. Если синтетик решился отказаться от энергочаса и пришел в клуб к двенадцати… Это значит, что он больше не синтетик?

— Два варианта. Либо он дикий. Либо он труп.

— Это значит… не все способны подзарядиться от ритуала?!

Он вздыхает.

— Не так все просто, девочка. Ритуал сам по себе никому не дает энергии. Ритуал показывает, можешь ты сам себя обеспечить топливом или нет. Можешь — становишься диким. Не можешь… Ну, как повезет. Некоторые успевают смотаться к дилеру. Некоторые — нет.

— Но прожекторы…

— Да. В этот раз энергия хлестанула через край… благодаря тебе. Настоящая энергия.

И Мавр рассказывает мне об энергетическом ритуале. Оказывается, его не зря проводят ровно в полночь. В это время солнце в надире.

— Где?

— В надире. Это точка, противоположная зениту. Ты когда-нибудь видела Солнце в зените? В высшей точке неба?

— Нет.

Он вздыхает:

— И я не видел. Но все равно оно там, за облаками, поднимается в зенит. А ночью опускается в надир, к нам под ноги, и снова начинает движение нам навстречу…

Мне кажется, он бредит. Но я все равно внимательно слушаю.

— …И в этот момент все возможно. Все. Иногда поднимается сильный ветер, такой, знаешь, что можно налетаться на весь день вперед… Там, в клубе, у тебя не было чувства, что ты купаешься в солнце? В солнечном свете?